Орфей - Николай Полунин

С некоторым недоумением он согласился на предложенные условия. Для начала, сказали ему, не откажитесь пройти некоторые тесты. Имеется некий апробированный комплекс, сказали, отработанная система. Лучше, если работа будет проходить в специальном филиале одного из исследовательских институтов.

В светлом здании ЦСПИ больше не бывал. Возле подъезда в обговоренные дни в точный послеобеденный час, чтобы он успевал утром отработать свои страницы, стала останавливаться машина с шофером. Вопросники и тесты, предлагавшиеся ему, пока касались только его самого, истории написания им того или иного произведения (удивился), просили дать возможность познакомиться с неопубликованными (удивился еще сильнее, кое-что принес; рассказ "Постскриптум" - с учительницей из Хабаровска - не дали ему забыть - показывать не стал), была серия собеседований, посвященных выбору им той или иной темы. "По обещаемым гонорарным ставкам!" - отшутился он. "Ну, за этим дело не станет", - не то полушутя, не то полусерьезно отвечали ему. Все беседы проходили в самом доброжелательном ключе, и пока ему было только интересно.

А вот его Тогда продолжилось самым поразительным образом. Как-то ему потребовалась некая бумажка с его прежнего места жительства. Бог весть какая и Бог весть для представления куда - мало ли в современной жизни этих бумажек. Из ДЭЗа, где получал бумажку, он заглянул во двор того дома, в котором жил когда-то в квартире с пропадающим соседом. Того и сейчас не было дома, клеенчатую дверь, видевшую обеих бывших жен, никто не отворил. Зато было кое-что другое. Широкое межкорпусное пространство теперь не пустовало. В столице каждая пядь - золотая. Причудливое строение, состоящее, кажется, из сплошных углов и перетекающих друг в друга плоскостей, солидно уселось там, где гоняли мяч пацаны и резались на своих картонках безвредные пенсионеры-доминошники. С зами раннем сердца, узнавая буквально до детали, он обошел здание вокруг. Мягкие перекаты красноасфальтных заездов на месте овражков, лауны на месте вечных стихийных помоек. Тенты летнего кафе при входе. Справа, как и было написано. Здесь Симеон будет отстреливаться от гопников, когда его "сдадут" продавшиеся милиционеры. А вон там его убьют. Все правильно, на стоянке. Вот и стоянка, и машин битком. А здесь запихнут в голубую "Мазду" Жанну и увезут, и она пропадет навсегда. Последней каплей явилось название воцарившегося на прежде бесхозном месте, а теперь центре культурного отдыха... чего? Ну конечно же, кабака! Он и не думал, что увидеть свою непостижимо овеществленную фантазию, выдумку - это так жутко. Ни грамма самодовольного чувства: "Вот это я!.." Только страх. Жуть. Сюрреалистическая какая-то. Дома сорвал с полки яркий том. ("Ночные бабочки сгорают быстро", целлофанированный переплет, 359 стр., шитый блок. Страницы 322-329, описание драки у ресторанного комплекса, новоотстроенного, принадлежащего "большому авторитету" через лестницу подставных лиц, среди которых один известный эстрадный певец и один телеведущий популярной программы-шоу.) Опять все так. На том самом месте. А название и придумывать не пришлось. Глядя из своего - Тогда - окна на обширный пустырь между домами и описывая несуществующий - опять-таки Тогда - ресторан, он услышал от соседей сверху, где на всю мощь работал телевизор, голос Юрия Сенкевича: "Путешествие по Италии мы с вами начнем с легендарного города Ромео и Джульетты - с древней Вероны..." Слова совпали со строкой, где нужно было упомянуть вывеску. Он вписал, не вдумываясь. В таких мелочах можно было не задаваться мотивировкой, откуда взялось экзотическое название. Их пруд пруди в Москве, экзотических, экстравагантных, заковыристых, повторяющихся, дурацких и каких угодно. "Ночные бабочки..." - первая его большая книжка. А вот что, кроме звучности слова, заставило реальных хозяев, кто уж они там, Бог с ними, выбрать своему шикарному заведению имя тысячелетнего города близ альпийского озера Гарда?

Проще всего было зайти, расположиться в баре и непринужденно поинтересоваться между порциями "Мартеля". Он не решился. Можно было попробовать узнать что-то в окружающих домах, где он многих помнил и его должны были помнить. Да у соседа своего бывшего, с тем к нему и пошел, а не по каким-то сентиментальным воспоминаниям. Но соседа не оказалось, и он, вздохнув облегченно, быстро покинул этот район, стараясь не попасться на глаза никому, кто мог бы его узнать.

Он отлично помнил, с кого писал Симеона по кличке Чокнутый и сестру его, добрую и бестолковую потаскушку Жанну. И заделанного под цемент милицейского начальника. И авторитета Герасима, которого раздавили асфальтовым катком. Сидя над своей зеленой тетрадкой, он в довершение ко всему вспомнил, что Деда - главного, тайного и самого безжалостного мафиози - срисовывал с пожилого мужчины из соседнего подъезда. Старик выгуливал на пустыре тоже старого уродливого пса. Они сторонились остальных собачников. Когда пес умер, старик похоронил его там же, долго стоял над маленьким холмиком и, кажется, плакал. Потом как-то незаметно умер и сам. На похороны собирали, у старика никого не было.

Загибая пальцы, еще и еще раз вспоминая и подсчитывая, он, сидящий над тетрадкой для занесения причинно-следственных казусов своей жизни, убеждался: старик умер именно в тот месяц, когда там, в "крутом" романе, справедливость настигла и Деда.

В "Ночных бабочках..." вообще в конце торжествовали справедливость, дружба, любовь и добро. Как полагается. Суровая мужская дружба, проверенная в боях. Любовь, спасенная среди смертельных опасностей. Добро с хорошо тренированными кулаками. Пьеса на злобу дня, каким бы мрачным каламбуром это ни звучало, разыгранная актерами по его велению. От театрального действа ее отличало то, что эти актеры не снимут после спектакля грим, не разойдутся глубоким вечером по домам. Раз запущенная, она будет длиться и длиться, существовать, безотносительно, прочтет ее кто-то или она затеряется в библиотечной пыли. Но она уже есть и оттуда протягивает щупальца сюда.

Да, это была его первая сознательно сработанная "семечка". И договоренность с издателем существовала заранее. Устная, но твердая. Еще один дружочек. От "Постскриптума" "Ночных бабочек..." отделяли шесть лет. А когда поставили на пустыре "Верону"-кабак, он так и не узнал. Не смог заставить себя поехать туда еще раз.

(За плотно занавешенными окнами билась гроза, сполохи дальних зарниц простреливали по потолку, шумел по крыше и близко капал за тонкой стеной дождь. А я все спал. Сон мой был беспокоен. Эти семь часов дневного сна, к которому принудила настойчивая рука, предварительно выпив все силы, отложились у меня еще и потому, что с них начались в Крольчатнике события.