Два света - Юзеф Крашевский

В описанной толпе панов, кроме космополита, старого любовника Лолы, с кузеном Петрашем, кроме двух Одымальских — конюха и промышленника, находились еще и другие любопытные типы: например, там был пан Альберт Моршанец, человек со знатным именем и некогда владелец прекрасных имений, а теперь совершенно разоренный двумя разводами и разнообразными житейскими наслаждениями. В настоящее время у него остались только усадьба с великолепным домом, любовница, которую он не мог сбыть с рук, барские прихоти и аристократическая осанка. Но в наружности его вовсе не было видно ни банкротства, ни упадка, ни отчаяния, потому что он жил весело, постоянно смеялся, играл в большую и свысока смотрел на шляхту в полной уверенности, что какое-нибудь наследство опять поставит его на ноги. Впрочем, он был очень добрый человек, для своих вежливый и обязательный, для женщин чрезвычайно услужливый, прекрасно говорил по-французски, играл на фортепиано, пел и был секундантом на всех поединках, какие только случались в соседстве, иногда острил по-своему с кредиторами, приказывая выгонять их вон, обливать водою, обстреливать и употреблять другие средства против них.

С Протом Одымальским прибыл пан Эрнест Галонка — человек самый милый в свете, пан не пан, но создание такой натуры, которое могло существовать только в высшей сфере и выброшенное из нее, точно рыба без воды, непременно бы издохло.

В прежние времена подобных людей называли дармоедами, а на нынешнем вежливом языке Галонку звали другом панов. Превосходный актер — Эрнест перенял их язык, обычаи, манеры, способ мышления, вкус, прихоти, словом — все, даже способ стрижки ногтей. Глядя на него издали, каждый побожился бы, что это пан из панов, так он был похож на них, а в некоторых отношениях, например, нежностью чувств и вкуса, даже превосходил аристократов, прежде служивших для него образцами. Несмотря на то, что он воспитан был на гречневой каше с салом и, квартируя прежде у одной вдовы, может быть, не один раз съедал во время ужина сальную свечу, а вместо завтрака кошачьи пироги, — Эрнест с течением времени приобрел такую опытность в распознавании доброты трюфелей, букета вин и ценности соусов, что, когда шло дело о столе, его непременно приглашали в посредники. У шляхты он не бывал никогда, потому что не мог есть ржаного хлеба, не терпел белого мяса, а с солониной находился в самых далеких сношениях. Притом, что бы он стал делать в низших кругах? Кто мог бы там надлежащим образом понять и оценить его высокие теории преферанса, систему подачи вин и кушаний, рассуждения о бифштексе и анализ страсбургского паштета? Его взгляды стремились выше… Сделавшись необходимым для знатного общества, Галонка навсегда снял с себя серый капот, нашел себе дядю Епископа, тетку старостиху, записался в паны и навеки соединился с ними. Отдав небольшое число своих крестьян в аренду, Эрнест круглый год ездил по знакомым, играл, пил, ел, веселился и, по слухам, даже наживал деньги. Чаще всего он гостил у пани Д…, уже довольно старой женщины, муж которой всегда жил за границей, и, как говорили злые люди, Галонка служил для нее воспоминанием молодости… Достоверно только то, что он хозяйничал в ее доме, как в своем собственном.

Кроме упомянутых лиц, там был еще пан Каласантий Спанский — человек немолодой, всю жизнь просидевший за сочинением истории Болеарских островов. Каласантий переписывал ее уже двадцать шестой раз, всегда составляя новое предисловие. Кроме того, он занимался еще составлением коллекции мотыльков и шмелей… Первая страсть Каласантия была прослыть ученым, а между тем, говоря по правде, сведения, нахватанные без толку, совершенное отсутствие способностей и незнание систем, делали его только самым плохим компилятором. Благороднейший человек, если не считать скупости, Каласантий имел много прекрасных свойств и во всю жизнь никому умышленно не сделал зла…

Вместе с ним прибыл родной племянник, пан Юзеф Спанский, с нетерпением ожидающий наследства после бездетного дяди, потому что Каласантий уже отказал ему мотыльков и шмелей, предоставив распоряжение прочим имуществом дальнейшему усмотрению. Юзеф — страстно любивший охоту — считал Жерара первым героем в свете, выписывал Journal des Chasseurs, писал в него статьи и называл ограниченными и бесчувственными людьми всех, кто, подобно ему, не восхищался заячьими ушами и лисьими хвостами.

Женская часть общества состояла из полковницы Дельрио, назло президенту игравшей роль хозяйки, из Анны, оживлявшей карлинский салон своею улыбкою и красотою, из прекрасной Поли — всегда полной жизни и привлекавшей к себе огнем, горевшим на устах ее, и еще из небольшого числа приезжих дам. Из них мы опишем только двух. Самое первое место занимала супруга пана Прота Одымальского, мать многочисленного семейства и женщина с самыми великолепными формами. Получивши некогда отличное воспитание, что и теперь было в ней очень заметно, она была проникнута важностью своего предназначения — воспитывать потомков огромной фамилии Одымальских, и это чувство до такой степени ослепляло эту женщину, что привело ее к самому странному понятию о своих обязанностях. Считая Одымальских поколением избранного рода, она внушала детям только понятия о знаменитости фамилии, к которой они принадлежат, и о необходимости поддержать свое достоинство. Более всего опасаясь, чтобы дети ее не дружились с низшими, она держала сыновей дома и воспитывала из них паничей со столь нежными чувствами, нервами и вкусами, что была уже спокойна на счет их будущности.

Сестра графа Замшанского баронесса Вульская, вдова с двумя детьми и необыкновенным множеством долгов, принадлежала к разряду женщин потому только, что некогда была молода и красавица. По смерти мужа она деятельно занялась имением и потопила в нем последние свои чувства и прелести, употребляя все силы и способности на поправку обстоятельств. Небрежный костюм, рассеянность, глубокая внимательность при разрешении практических вопросов о торговле, продаже, новых распоряжениях в сельском хозяйстве сообщали Вульской резкую печать женщины-юристки. Пользуясь случаями, она с одним советовалась на счет адвоката, которого хотела употребить по делам своим, другому рассказывала, какую намеревалась подать просьбу в суд, употребляя в разговоре технические термины, с третьим рассуждала о цене на водку. На вопрос о чем-нибудь другом она только улыбалась. И теперь, чтобы посоветоваться с президентом, если позволит время, она взяла с собою на всякий случай копию с указа опеки, резолюцию губернского правления и письмо своего поверенного в С.-Петербурге. Не было более деятельной, но вместе и более скучной женщины, чем баронесса Вульская, все бежали от нее, и одно присутствие ее всегда и всюду набрасывало мрачную тень на каждое веселое собрание.

Здесь находилась и псевдо-графиня Д…, в доме которой часто проживал пан Эрнест Галонка, обвиняемый в близких связях с нею. В прежнее время необыкновенная красавица — она до сих пор еще поддерживала в себе желание нравиться. Нос прямой, глаза черные и глубоко впавшие, губы красивые, но уже не открывавшиеся, дабы не обнаружить недостатка зубов, и белизна тела — все это поддерживалось косметическими средствами. Пани Д… говорила только по-французски, одевалась щегольски и держалась самого лучшего тона. На маленькие грешки ее не обращали строгого внимания, потому что она, хоть и была очень чувствительна, но умела, впрочем, управлять своею лодкою так искусно, что ни разу не разбивала ее о скандал, резко бросающийся в глаза посторонних…

Избегая новых знакомств и обращенных на себя взоров, Алексей сел в самый дальний угол и в глубокой задумчивости рассматривал общество, как вдруг близ него зашелестело платье, и он с удивлением увидел перед собою смеющееся лицо Поли.

В этот день Поля была до такой степени прекрасна, что Юлиан не мог оторвать от нее глаз своих. На ней было белое платьице с голубыми лентами, в волосах немного голубых цветов, возвышавших золотистый отблеск их, а белые обнаженные руки и плечи ее восхищали строгой правильностью форм. Рядом с Анной, одаренной красотою хоть поэтической, но строгой и возбуждавшей только удивление и благоговение, — маленькая, веселая, говорливая и пылкая Поля представляла как бы нарочно подобранный контраст…

— Зачем вы сели в угол? — смело спросила она Алексея. — Почему не хотите сблизиться с обществом?..

— Я здесь чужой…

— И не любопытствуете узнать нового общества? Ужели его наружность так поражает вас?

— Скажите лучше: страшит…

— В самом деле? А меня так они больше смешат, нежели пугают…

— Но для вас этот свет не чужой…

— Ошибаетесь, — с необыкновенной живостью перебила Поля, — это не мой свет, хоть я воспиталась и живу в нем, потому что я сирота и не имею ни одного родного на свете! С самого детства живя в здешнем кругу, я поневоле должна была заблуждаться и думать, что нахожусь в своем обществе… Но нет!.. Нет! Какой-то инстинкт влечет мои мысли и сердце в другое место… Поверьте, не один раз, глядя на Жербы, я завидовала вашему старому двору среди густых лип… завидовала жизни в тамошних маленьких и… крытых соломой домиках…