Княгиня - Петер Пранге

— Мы сегодня распорядились приостановить работы на колокольнях.

— Ваше святейшество! — в ужасе вскричал Лоренцо. — Ни в коей мере не подвергая сомнению вашу вполне оправданную осмотрительность, мне все же хотелось бы, чтобы вы выслушали и мое скромное мнение…

— Умолкни! — отрезал Урбан.

Лоренцо замолчал и виновато опустил голову. Он слишком хорошо знал папу и понимал, когда можно говорить, а когда лучше прикусить язык.

— Нас осведомили о сложившемся положении, — утомленно произнес Урбан. — Хотя прозвучали разные мнения, нас убедили в одном: ты подверг фундамент слишком большой нагрузке, он не выдержал ее, отсюда и трещины на фасаде. Отчего ты не прислушался к тем, кто пытался предостеречь тебя?

— Я действовал исключительно в соответствии с пожеланиями вашего святейшества, — ответил Лоренцо. — Ваше святейшество, должно быть, помнит, я сам указывал на то, что придется вести строительство на слабом фундаменте. Еще при его закладке моим предшественником работы затруднялись прорывами грунтовых вод, не говоря уже о неподходящей структуре самого грунта…

— Да, да, да, — нетерпеливо перебил его Урбан. — Но мы тебе доверяли. И поэтому сегодня спрашиваем с тебя. Выходит, ты злоупотребил нашим доверием?

Урбан вперил в Лоренцо стеклянный, точно у пресмыкающегося, взор.

— Будь это так, — ответил Лоренцо, — моим единственным желанием было бы, чтобы меня освободили от занимаемой должности. Однако я действовал из самых лучших побуждений и даже теперь готов заверить вас, что никаких серьезных повреждений нет. Вы только подумайте, ваше святейшество, какой благой цели вы посвятили себя — возведению нового Рима!

— Нового Рима? — Урбан вздохнул. — У меня хлопот полон рот с тем, как уберечь старый! Столько лет нам удавалось избегать войны на севере, а теперь она грозит вспыхнуть в самом Риме. Мои верноподданные еще не забыли ландскнехтов Карла V и боятся нового разграбления города. Я вынужден заменять мраморные памятники на железные.

Лоренцо рассчитывал, что разговор пойдет именно в этом русле. Сейчас Урбан начнет плакаться но поводу своего братца Таддео, надумавшего тягаться с Одоардо Фарпезе, герцогом Кастро. Тот напал на Романью, когда Урбан лишил его права повышать налоги, и теперь Одоардо с его войском стоило лишь перебраться через Апеннины, чтобы подвергнуть Рим третьему по счету за столетне разрушению и разграблению… Все это Лоренцо знал, как «Отче наш», и срочно изобразил на лице удрученность, готовясь услышать непременные в подобных случаях причитания.

Но по-видимому, в намерения Урбана не входило доставить Лоренцо такое удовольствие.

— Теперь мы лишены права на промахи, — лаконично подытожил он. — А история с твоими башнями — не промах, а гораздо хуже! Это скандал! Трещины на фасаде собора Святого Петра стали символом уязвимости и слабости Рима.

Утомленный своим монологом, папа умолк. Однако Лоренцо, прекрасно понимая, что Урбан еще не выговорился, продолжал безмолвствовать, время от времени поглаживая прильнувшую к его руке собачонку — пока любимчик папы полизывал ладонь Бернини, кавальере чувствовал себя вне опасности.

— Чего ты ждешь? — нетерпеливо буркнул Урбан. — Раскрой же рот наконец!

Подняв глаза, Лоренцо заметил устремленный на него испытующий взор папы.

— Когда строился главный алтарь собора Святого Петра, — помедлив для проформы, заговорил он, — кое-кто тоже высказывал опасения. Ну и что? Что было бы, прислушайся мы тогда к разглагольствованиям всяких маловеров? И что имеем сейчас? Алтарь, непоколебимый, как и сам собор.

— То были другие времена, — вздохнул Урбан. — Тогда мы располагали деньгами, а ты — верными помощниками. Ты остался один, а проблемы дня нынешнего куда значительнее. Как ты собираешься решать их?

Лоренцо уже раскрыл было рот, намереваясь перечислить папе примеры и доказательства своего усердия, когда почувствовал, что собачонка принялась мочиться прямо ему на рукав. Вот же проклятие! Ему отчаянно захотелось вышвырнуть эту маленькую дрянь прямо в окно, но Урбан обожал гаденыша больше, чем апостолов Петра и Павла, вместе взятых. И Лоренцо ничего не оставалось, как продолжать делать вид, будто ничего не произошло, чувствуя, как теплая влага расползается по рукаву, подбираясь к груди.

— Рискую показаться дерзким, однако вынужден напомнить вашему святейшеству, что нынче в одиночку, без какой-либо помощи со стороны я все же сумел возвести в Риме ряд зданий, и, смею предположить, зданий полноценных и величественных. Палаццо, принадлежащий фамилии вашего святейшества, палаццо Пропаганда Фиде…

— Да, да, — уже в третий раз перебил его Урбан. — Но что с них пользы, если тебя перестанут уважать? Меня уже и так подбивают заменить главного архитектора собора. Как мне доложили, в Сан-Карло есть один хороший архитектор, который подошел бы нам, тот самый, кому предстоит строить Сапьенцу. Если мне не изменяет память, в свое время ты сам рекомендовал его мне?

Лоренцо побелел как полотно. Вот это уже угроза! И если он допустит подобное, тогда прощай репутация!

Не обращая внимания на протестующее тявканье Витторио, Бернини опустил болонку на пол.

— Король Франции Людовик прислал мне депешу, — сообщил он. — Мне не хотелось отвлекать внимание вашего святейшества, но теперь, если…

— Ну, и чего ему надо? Что пишет этот безбожник?

— Его величество, — продолжал Лоренцо, с достоинством откинув голову, — выразил мне благодарность за бюст Ришелье, изготовленный мною по настоянию вашего брата, и зовет меня в Париж. Его величество желает, чтобы я изготовил и его портрет. Если в Риме в моих услугах более нет нужды, покорнейше просил бы ваше святейшество позволить мне…

Лоренцо намеренно не стал договаривать фразу до конца и посмотрел Урбану прямо в глаза. Лицо понтифика оставалось безучастным, папа, казалось, в упор не замечал даже повизгивавшего у его ног Витторио. Миновали секунды, затем и минуты. Лоренцо сознавал, что сейчас поставил на карту все: здесь, в Риме, он — божество, а в Париже, пусть даже прибыв туда по приглашению самого короля, он так и останется никем.

Наконец Урбан нарушил тягостное молчание.

— Мы рады, что король Франции способен оценить произведения нашего первого и признанного маэстро, — раздельно произнес папа, подтверждая сказанное благосклонным кивком, хотя в глазах отчетливо читалась ирония. — Однако мы воспрещаем тебе принять это приглашение. Ты руководишь строительством собора, а потому нужен нам здесь. Сын мой, ты создан для Рима, как и Рим для тебя! Что же до колоколен, — строго добавил он, — то все работы на них приостановить и до конца сего месяца надстройку убрать. Их вид невыносим для нас.

На том аудиенция и завершилась. Лоренцо преклонил колено для принятия благословения. Поднявшись, он, не поворачиваясь к его святейшеству тылом, проследовал к распахнутым двумя лакеями дверям опочивальни и уже почти у самого выхода вдруг был остановлен грозным напоминанием своего покровителя:

— Ты забыл задернуть полог. Лоренцо испуганно вскинул брови.

— Непростительная оплошность, ваше святейшество, сию же минуту исправлю ее.

Торопливо вернувшись к постели папы, Бернини взялся за золотой бант, удерживавший тяжелый полог из красного бархата на стойке балдахина, ощущая на себе пристальный взгляд папы.

— Тебе известно, что такое одиночество? — едва слышно спросил Урбан.

Бернини затаил дыхание. Лицо папы покрывала смертельная бледность, отчего оно почти сливалось с подушкой. Урбан выглядел точь-в-точь как отец Лоренцо, Пьетро Бернини, на смертном одре. Неожиданно Лоренцо почувствовал прилив теплоты к этому человеку.

— Весь христианский мир… любит вас, ваше святейшество, — заикаясь от волнения, произнес скульптор. — Вы не один. У вас есть братья и…

— Братья, говоришь? — с горькой усмешкой переспросил Урбан. — Таддео — рыцарь, не умеющий и шпаги выхватить из ножен. У Франческо, может, и отыщутся задатки святого, но звезд он с неба не хватает. Что же касается Антонио, он честный и порядочный монах, но ему недостает терпения.

Урбан на мгновение умолк. Было видно, что ему трудно говорить. Потом продолжил:

— Нет, сын мой, хотя фамилия моя и насчитывает добрую сотню человек, у меня никого нет, кроме тебя.

— Мне неловко слышать такое, ваше святейшество.

Урбан вяло махнул рукой.

— Как там дела с моим саркофагом? Продвигаются?

— Я еще раз переработал скульптуру на постаменте, — ответил Лоренцо. — В жесте бедняка — и царственное повеление, и пасторское благословение.

— А князь тьмы? Он уже заточил свой грифель?

— Хотя его книга и раскрыта, на странице пока что ни одного имени.

— Это хорошо, сын мой, — кивнул Урбан. — Пусть потерпит еще немного. А теперь оставь меня одного, я должен помолиться Вседержителю! Ступай с миром!