Выстрел в Опере - Лада Лузина

— Ну да, сейчас же 94-й, — возрадовалась студентка. — Он пошел еще в мае 1892. Киевский трамвай был первым в России!

— То есть их нигде больше не было? — пришел в восторг Мирослав.

— Нигде. Только у нас, — горделиво похвасталась его просветительница так, точно этот, приближающийся к ним первый электромотор запустил не военный инженер генерал Струве, а она сама — причем собственноручно! — Киевляне жутко гордились свом трамваем. Он был национальным героем! Трамвай первый сумел преодолеть крутизну киевских гор. Ни омнибус, ни конка, ни локомобиль не справились… Поначалу генералу Струве тоже не верили. Инженеры писали, что электрическая конка — химера. Двигать с помощью электричества вагоны можно только на столиках, в виде игрушки.

— Он и похож на игрушку. — Мир неотрывно смотрел на наивный вагончик, сделанный по американскому образцу.

Медленно, но уверенно трамвайчик одолел один из крутейших подъемов и остановился у кружевной деревянной беседки, оказавшейся павильоном «для господ пассажиров и встречающей публики».

— Вначале, — увлеклась Маша, — киевляне тоже восприняли трамвай как аттракцион. — Он ездил только от Царской до Контрактовой площади — туда-сюда. Позже его провели по Крещатику… И был такой случай. Один человек постоянно катался на трамвае бесплатно. Когда нужно было покупать билет, он давал кондуктору сто рублей. А на сто рублей тогда, то есть сейчас, можно снять трехкомнатную квартиру… На год! Понятно, что сдачи ему никто дать не мог. Так он и ездил со своей сторублевкою месяц, пока кондуктору это не надоело. Он специально одолжил у кого-то деньги и таки разменя…

Но на «таки разменя» Машин увлеченный и, безусловно, увлекательный анекдот был безжалостно прерван.

Мир вдруг решительно схватил свою даму за плечи, развернул, прижал к себе. Трамвай исчез из ее поля зрения, а перед взором предстал фасад остроконечной часовни, призванный напоминать о чудесном спасении царя-освободителя Александра II. И еще стоявший за спиной Мира усатый мужчина, с вытянутым ртом и перевернутым лицом.

Машины уши вобрали ужасающий крик, многоголосый, единый, заполонивший всю площадь.

Но узнать причину сего публичного отчаяния она не могла — Мир крепко сжимал ее обеими руками, уговаривая:

— Не надо. Не оборачивайся. Тебе не надо смотреть…

Господин за его спиной подобрал потрясенный рот, выудил из кармана пальто небольшую записную книжечку и принялся что-то строчить.

А царь, спасшийся от покушения чудом, все равно был убит — разорван в 1881 году бомбой террориста-народовольца Игнатия[9].

— Убила… — вырос из многоголосицы воющий, народный голос. — Машина сатанинская человека убила!

Вой взлетел над площадью.

Маша обмякла.

— Мир, — сказала она, переждав. — Отпусти меня. Я не буду смотреть. Я поняла: кто-то попал под трамвай.

Катя стояла, сложив руки на груди, и смотрела на семейный портрет в черной раме.

Кабы тут была Даша (успевшая пролистать не только «Тайны Зодиака», но и брошюру «Язык жестов»), она бы не преминула заметить, сложенные Катины руки означают: Катя «закрыта».

Кабы тут была Маша, она б не преминула надбавить: как бы ни располагались Катины руки, Катя «закрыта» всегда.

Но ни Маши, ни Даши тут не было, а высокомерно-прохладный голос присутствующей произнес:

— Да уж, не ждала я тебя. Недавно подумала, а придет ли она ко мне на похороны? И решила: чего ей приходить, если она и при жизни-то… Сколько мы не виделись?

— Двадцать лет, — сказала Дображанская. — А с тетей Чарной — шестнадцать.

— Никогда не прощу тебе, как ты с тетей Чарночкой поступила, — мрачно заверила ее вторая тетя. — Это после того, как она тебя вырастила!

Тетя Чарночка и присутствующая здесь тетя Тата были сестрами Катиной матери.

В тринадцать, потеряв обоих родителей, Катя оказалась под опекой упомянутой Чарны, и стоило ей вспомнить об этом, перед глазами у нее появилась тарелка с цветной капустой, которую тетка заставляла ее есть и которую она, Катя, как ни старалась, съесть не могла — организм упрямо выплевывал куски капусты обратно.

Пытка цветной капустой продолжалась три года — в шестнадцать Катерина сбежала…

— …а ты ее из дома выжила. На улицу прогнала.

— Из моего дома, — сказала Дображанская, не отрывая взгляд от мужчины и женщины, заполоненных траурной рамой. — И не на улицу. Она вернулась к себе домой.

— Говорила я Чарночке, — заворчала Тата, — если бы ты Катину квартиру приватизировала…

Катя обернулась.

Посмотрела на тетку, — шестидесятилетнюю, худую, с длинной морщинистой шеей, украшенной ниткой зеленых пластмассовых бус.

Посмотрела без раздражения, с отстраненным интересом — Катя помнила эти бусы с тринадцати лет. А лицо тетки забыла — длинное, с крупным носом и небольшими, неглупыми, глубоко посаженными глазами.

«Интересно, — подумала Катя. — В молодости она была красивой?»

— Я не из тех, кого можно вышвырнуть под забор, — сухо пояснила племянница. — Это была квартира родителей. А тетя Чарночка — дура. Кем нужно быть, чтобы переехать туда и сделать вид, что так и было. Она что, правда думала, что я ей ее подарю?

— Могла бы себе и другую купить, — отбила тетка. — Ты же теперь богачка.

— Богачка. — Катя подошла к столу, покрытому пыльной бархатной скатертью, коснулась ее рукой — она помнила эту скатерть. А тетю увидела точно впервые. — А тогда была сиротой. Но дурой я не была уже тогда.

— Она тебя воспитала!

— Она все нервы мне измотала, — скривилась Дображанская. — Достала своими мозгами куриными, мещанством своим. Я молчу про ее детей. Ненавижу то время. Мало того, что папа и мама погибли, так я еще попала к тете Чарне.

Попалась…

«Чтобы не оставлять сироту без присмотра», тетя перебралась из мужниной «гостинки» в двухкомнатную Катину «сталинку», прихватив супруга, множество цветочных вазонов и двух сыновей — трех и семи лет от роду.

Мальчиков поселили в Катиной комнате.

— И она еще требовала, чтоб я за ними бардак убирала, — сказала Катя. — Носы им подтирала. Вы не представляете, с каким удовольствием я вышвырнула их из дома. Нет, люди все-таки идиоты. Ее ж даже не смущало, что я три года в общаге живу. Она считала: все так, как и должно быть — справедливо и правильно. Раз ей в моей квартире хорошо, значит, и в целом все прекрасно. Интересно, — с любопытством спросила она, — я с тех пор ненавижу людей?

— Тетя Чарночка никогда тебя не простит, — поклялась вторая тетя.

— Понятно, — равнодушно сказала Катя. — Она ж идиотка. Потому я пришла не к ней, а к вам. Мне нужно узнать о моей семье.