Красивый. Наглый. Бессердечный (СИ) - Туманова Кира

- Да, я такой. – Резко поворачиваюсь к ней и раскидываю руки в стороны, мол, полюбуйся. – И что теперь?

Арина замолкает, даже съеживается. Становится совсем маленькой под этой долбанной больничной простыней в цветочек. Наверное, после вспышки, адреналин и злость в ней утихают, отобрав остаток сил.

- Я не могу из-за этого чувствовать вину? Да, я был полным кретином, когда придумал этот спектакль, когда повёлся на уговоры друзей. Я сам не знаю, зачем мы запихали тебя в машину. Наверное, хотели произвести впечатление, уговорить... Хрен знает! – Ерошу волосы. – Как затмение нашло, понимаешь?

- Не понимаю, - бросает на меня быстрый и тяжёлый взгляд, - это безответственно и глупо.

- Может я тупой?

- Был бы тупой, было бы проще. Но ты ведешь себя, как... – она кусает нижнюю губу от волнения, подыскивая нужные слова, - как ребёнок. Который привык получать всё.

Снова отворачиваюсь. Закрыв ладонью глаза, в недоумении покачиваю головой из стороны в сторону.

Это я привык получать всё? Если бы мог, рассмеялся бы ей в лицо! Даже жаль, что мне совсем не смешно.

Когда мне было шесть лет, я принёс с улицы щенка. Маленькую кривоногую дворняжку. Забитую, дрожащую и полудохлую. Отогрел щенка, накормил и сделал ему домик из коробок в подвале.

Как я хотел его любить! И как я радовался, что щенок любит меня. Прятал собачонку под домом, кормил и играл.

Неделю я был счастлив! Это были лучшие дни моего детства.

Его звали Бакс, он облизывал мне лицо и смешно фыркал в колени. Бакс меня любил, не за объедки, что я таскал ему с кухни. Он любил меня просто так.

А потом отец услышал собачий лай. И Бакса не стало.

Чтобы я перестал рыдать, отец сказал, что Бакс сбежал. Я знал, что песик не мог от меня убежать, он бы не стал... Но мне хотелось в это верить, отец же так сказал!

А потом я слышал, как горничная, всхлипывая от жалости, жаловалась подруге на хозяина, который вызвал ветеринара и приказал усыпить собаку.

Все вокруг живут только для себя. Друзья, семья, все, кого я знаю...

Отцу мешала собака, его бесил лай и не нравилось, что есть вещи, которые находятся вне его контроля.

Тогда было больно, очень!

Но я это пережил и понял, что любить можно только себя, потому что любую привязанность могут отнять. У меня менялись няни, преподаватели, горничные. Я не успевал привыкнуть ни к кому.

Единственная константа в моей жизни – отец.

- Да что ты знаешь обо мне? – угрожающе делаю шаг к кровати и с тайным удовольствием наблюдаю, как она ёжится от страха.

- Ты никого не любишь... – шепчет она, и её щеки покрывает нежно розовый румянец.

- И что? Это преступление? – Делаю ещё шаг.

- И не жалеешь...

- Нет статьи за отсутствие жалости в Уголовном кодексе. – Выпаливаю эту дичь и останавливаюсь. Самому становится стрёмно, зато отец бы сейчас мной гордился.

Она опускает глаза и на смену румянцу приходит мертвенная бледность. Будто я выпил из неё все силы.

И вот сейчас мне становится стыдно. Ну чего я с ней спорю? С маленькой и больной?

Ну что мне стоило пустить слезу, отвесить пару комплиментов и рассказать о том, как не сплю ночами, переживая за её жизнь и здоровье.

И почему я вспомнил этого бедного Бакса?

В груди что-то свербит. Что-то болючее и щемящее раскручивается по спирали, затмевая разум.

Сам не знаю, как это происходит, но бросаюсь к кровати и опускаюсь на колени. Она испуганно отодвигается.

- Не бойся, - шепчу, хватая её ладонь.

Рука хрупкая, белоснежная, кажется, что просвечивает, и вся в синяках от уколов. Надо же, какая тонкая кожа!

Крепко сжимаю её ладонь. Хочется поцеловать её синяки, но я не решаюсь. Не хочу пугать и это как-то... По-идиотски.

Просто прижимаюсь лбом. Сижу так ощущая прохладу её руки несколько секунд, а потом выдыхаю:

- Прости Арина, правда, прости...

В переносице отчего-то печёт. Чтобы она не заметила, что я расклеился, иду к выходу. Не оборачиваясь бросаю через плечо:

- Ещё увидимся.

И выхожу за дверь.

***

На следующий день я не иду в больницу. Не знаю, зачем я пообещал ей вернуться. Не хочу снова видеть этот обвиняющий взгляд.

Выхожу из дома и, дождавшись, когда отец свалит на работу, возвращаюсь.

Повалявшись часик на диване на диване, не выдерживаю. По телевизору какая-то муть, в youtube – одни тупые умники. Друзья в мессенджерах не отвечают. В десять утра все спят или заняты делом. Ну, мои, наверное, спят. Помаявшись от безделья какое-то время, вызываю такси и рву в Универ.

Заваливаюсь прямо посередине пары. Аудитория встречает меня сдержанным гулом.

Полина подкатывает глаза, типо обиделась, что я ей не отвечал на тупые сердечки и котиков. Пусть спасибо скажет, что в бан не отправил.

Под прожигающим взглядом Мымры Владимировны прохожу между рядов, бросаю свой рюкзак на свободную парту и сажусь.

Мымра не комментирует моё появление, наверное, видит по лицу, что я не смолчу и отвечу.

Пустое место Арины мозолит глаза. Таньки, её неизменной подружки тоже нет. Порыскав взглядом, обнаруживаю Таньку на задней парте, она затуманенным взором смотрит на Мымру, как задроченная отличница. Кажется, даже не понимает тему лекции и мой приход пропустила. А рядом с такими же пустыми глазами сидит Стас.

Ухмыляюсь. Кажется, наш сладкий пончик нашёл свое счастье.

А что будет со мной?

Не в голове, а где-то в груди звучит голос Ромашиной. Изнутри, остро вспарывая вены и заливая меня болью.

Не выдержав, вскакиваю и размашисто шагаю к выходу.

- Рейгис, это ни в какие ворота не лезет! – Мымра всё-таки решается раздражённо вякнуть. – Что за проходной двор на моей лекции?

Я останавливаюсь, перебрасываю лямку рюкзака на другое плечо. Смотрю на неё, пытаясь подобрать нужные слова. Хочется срезать её, сказать что-то такое, чтобы она угомонилась и больше никогда не позволяла себе срываться на тех, кто слабее неё.

Всё, что подбрасывает мне мозг нецензурно и слишком грубо. Девчонки на партах замерли в ожидании, вытянулись, как трава под дождиком. С наслаждением ждут скандала.

Махнув на Мымру рукой, разворачиваюсь и распахиваю дверь.

- Мне надо в деканат, – зачем-то сообщаю ей.

Глава 31.

В жизни нет безвыходных ситуаций, есть только непринятые решения

Кир

Из деканата я выхожу взмыленный, зато не такой взрюканный. Даже удовлетворённый и гордый собой.

В руках стопка бумаг, которые Арине нужно подписать. От неё требуется только заявление, и она уходит в академ или переводится на заочный.

А что будет со мной?

Вот сама и определится, но учиться она продолжит. Пока одну проблему, но помог решить.

Немного отпускает, даже настроение повышается.

Опишу в лицах наш диалог с универовскими бюрократами, чтобы понимала, что я это сделал сам. Без давления отца и его протекции.

Уже представляю, как положу перед ней бумаги, и увижу лёгкий персиковый румянец смущения.

Подхожу к кофе-автомату и, приложив карточку, жму на эспрессо. Умники в деканате выпили из меня все соки, нужно пустить по жилам немного кофе, а то свалюсь с ног.

Пока автомат гудит, цедя напиток, телефон в кармане вибрирует сообщением. Достаю, смотрю на экран и настроение тут же опускается на уровень плинтуса.

«Завтра журналисты будут у нас дома, ты даёшь интервью. Как с девчонкой? Можешь порадовать меня?»

Да пошёл ты! У «девчонки», вообще-то есть имя!

Но почему-то набираю:

«Да. Всё норм».

Автомат довольной отрыжкой сообщает, что кофе готов. Тяну за ним руку и снова вибрация.

Чёрт! Чуть не проливаю раскалённый эспрессо, пытаясь прочитать.

«Они к ней рано или поздно прорвутся, учти»

Зависаю пальцем над клавиатурой, но, кладу телефон обратно в карман. Обойдётся без ответа.

Кайфовое настроение скукоживается, отец даже на расстоянии умудряется меня доставать.