Красивый. Наглый. Бессердечный (СИ) - Туманова Кира

- Потом... Дай...

- Да, конечно. – Мама встаёт, водружает мне на нос очки и хлопотливо хозяйничает у стола. Мир сразу обретает ещё большую чёткость. Разглядываю огромный букет с розами, корзинку с фруктами, плюшевых медведей. – Хочешь воды? Может быть, сок апельсиновый? За три дня нанесли тебе целый супермаркет. – Недовольно бубнит. – Лучше бы дома сидели, мажоры...

- Водички...

Мама подносит мне стакан, поддерживает мой подбородок, собирая капли. И я пью, косясь на подарки.

- Это что? – показываю взглядом на стол, пока мама вытирает мне губы. Шевелить руками я могу с трудом, они обмотаны какими-то трубками.

- Это Рейгисы, и тот парень, что рядом сидел. Чтобы ты не сердилась. – Злобно цедит мама. - Думают, что медведями нас купить можно. Я выкину, если они тебя волнуют. Или в детское отделение отнесу, в роддом.

Равнодушно прикрываю глаза. Меня сейчас вообще не волнуют розы и медведи. Я хочу, чтобы у меня ничего не болело и тишины. Ненависти сейчас нет места в моём настрадавшемся организме.

В дверь просовывается лохматая голова медсестрички.

- Очнулась! Почему не зовёте никого? – Повернувшись кричит куда-то за спину. – Елизавету Дмитриевну позовите срочно! Ромашина пришла в себя.

Глава 26.

Первая любовь — это когда говоришь «Все как в сериале!»

Я себя чувствую, как ключевая декорация на сцене – слепит яркий свет, меня переворачивают, щупают, осматривают, что-то подключают.

Воздух вокруг меня наполняется короткими обрывистыми фразами, мельтешат перчатки, одноразовые маски, меня разглядывают чьи-то внимательные глаза. Послушно открываю и закрываю глаза, открываю рот и шевелю пальцами.

Никогда в жизни ко мне не было такого повышенного внимания. Оно мне неприятно и раздражает. Я просто хочу, чтобы они от меня все отстали.

Наконец, все уходят. Пожилая женщина устало снимает маску и присаживается на стул рядом со мной.

- Арина, я Елизавета Дмитриевна, твой лечащий врач. Ты меня слышишь?

Прикрываю глаза в знак ответа.

- Всё будет хорошо. Ты обязательно скоро встанешь на ноги. Мы для этого всё сделали, теперь всё зависит от тебя.

От меня уже ничего не зависит. Я просто хочу обратно в своё забытье. Жить так тяжело и хлопотно, я и забыла об этом.

- Были сложные переломы голени, повреждения таза, множественные ушибы. Тебе прижало ноги впереди стоящим креслом. Пока ходить ты не сможешь. Но это всё поправимо. Слава богу, самое тяжёлое позади. Тебе будет больно, но ты постарайся справиться с этим.

Вдавливаю голову в подушку. Это движение почему-то отзывается болью в крестце, и я морщусь.

- Если нужно будет болеутоляющее, ты скажи. Но постарайся обходиться без него. Ты поняла меня?

Снова прикрываю глаза.

- Когда сможешь общаться, дай знать, я разрешу посещения. К тебе пытаются проникнуть целые делегации.

Отворачиваюсь к стене, и Елизавета Дмитриевна меня понимает. Встаёт и направляется к двери.

- Хорошо, отдыхай. Я попрошу, чтобы тебя не беспокоили. Маме твоей тоже нужно отдохнуть. Твоему парню тоже скажу, чтобы шёл домой...

Дверь за ней захлопывается, и я с облегчением проваливаюсь в сон. Сил на то, чтобы снять очки у меня нет. Уже уплывающим сознанием пытаюсь понять, про какого парня она говорила, но не могу сконцентрироваться на этой мысли.

- Ромашина, эй... – Чей-то голос доносится, как через подушку.

Уже светло, и кто-то довольно грубо трясёт меня за плечо.

Пытаюсь открыть глаза, ресницы цепляются за стёкла. Очки съехали и давят, но даже так я вижу, что надо мной склонился... Рейгис! Блин, даже во сне нет от него покоя.

Привычным жестом стараюсь снять очки, почему-то это простое движение даётся мне с трудом. Не с первого раза, но засовываю очки между подушкой и стеной.

Пытаюсь повернуть голову на бок, пусть мне приснится что-нибудь другое.

- Ромашина, с тобой всё хорошо? Эй... – лёгкое похлопывание по щеке.

Широко распахиваю глаза в испуге.

Мать его, Кир Рейгис!

Ноющая боль сразу напоминает о произошедшем, и я окончательно просыпаюсь. От ужаса покрываюсь гусиной кожей, словно меня ощипали для бульона.

Блин! Что он делает рядом с моей кроватью? Касаюсь ладонью мокрого подбородка, кажется у меня ещё и слюни текли.

Мне хочется сказать ему что-то хлёсткое и грубое, но не могу подобрать слов. Мысли разбегаются, как тараканы от тапка.

- Уйди отсюда! – Шиплю ему.

- Я не уйду, - хватает меня за руку.

Вырываю ладошку, она же в слюнях. Я умру от смущения, если он это почувствует. Хотя, он же видел, как я вытираю рот. Чёрт!

Пытаюсь от него отмахнуться, но сил совсем нет. Мне удаётся только немного шлёпнуть его по колену.

Наверное, это выглядит игриво. И от этого я окончательно теряюсь.

- Арина, я не хотел! – Без очков, вместе черт лица, я вижу плоский блин с тёмными пятнами глаз и рта. Но в его голосе нет прежней надменности. Хотя тяжело быть самодовольным ублюдком, когда перед тобой распласталась полуживая, слюнявая и слепая развалина.

- Пошёл вон! – сиплю тихо, но со злостью. – Не сейчас...

- Понимаю, ты не хочешь меня видеть. Я не хотел, чтобы так вышло. Чтобы вышло именно так. Это было не моё творчество...

- Умоляю, уйди!

Мне кажется, что после такой душещипательной просьбы даже толпа плюшевых медведей, выставленных на подоконнике, готова свалить в закат, но Рейгис упорно игнорирует мои просьбы.

Просто молчит, и я слышу, как тяжело и натужно он дышит.

Пытаюсь привстать, чтобы дотянуться до очков. Просить их подать – слишком унизительно. Но только беспомощно скребу руками по больничной простыне.

- Давай помогу.

Его лицо склоняется надо мной, он так близко, что я вижу его глаза. И свое отражение в его зрачках. Как тогда, при поцелуе, с которого всё началось.

Не успеваю ничего сообразить, как под спину мне ныряет горячая рука. Слишком интимный жест, слишком чувственный и волнующий.

Сердце, как бешеное, пускается вскачь. Кровь приливает к щекам. С ума схожу от неудобства, от того, что я беспомощна и уязвима.

Кир так близко, а я заспанная, от меня пахнет больницей. Отворачиваю голову на бок, чтобы больше не встречаться с ним взглядом. Даже сказать ничего не могу, только стискиваю простынь так, что она натягивается с двух сторон от меня.

Слегка приподняв меня, Кир поправляет подушку, подкладывает её повыше. Прямо заботливая бабушка.

Слабо ойкаю от боли, горячая рука, застывает подо мной. Закусываю губу и терплю молча. Наконец, ладошка Кира, как змея, выскальзывает из-под меня с зажатыми в ней очками.

Почти не дыша, надевает их на меня. Аккуратно, как корону.

- Вот, так лучше, правда?

Теперь вижу его смущённую улыбку и красные пятна румянца на щеках. Ему также неловко, как и мне. Может быть, в разы хуже.

Да и выглядит он неважно. Под глазами глубокие тени, волосы торчат в разные стороны, на груди еле сходится синяя рабочая роба.

- Мне жаль, правда. Если я могу что-то сделать для тебя...

- Что здесь происходит? – Мы оба вздрагиваем от звуков чужого голоса, Кир резко оборачивается и вскакивает, одёргивая свой странный наряд.

В палату входит мой доктор. Недовольно жуёт губами, оглядывая Кира.

- Я же сказала вам, молодой человек, что посещения запрещены! Она слишком слаба.

- Уже ухожу. – Кир, как ни в чем не бывало, шагает к выходу. Взявшись за ручку двери, бросает через плечо. – Арина, ещё поговорим.

- Какой настойчивый у тебя парень, - недовольно покачивает головой Елизавета Дмитриевна, дождавшись, когда хлопнет дверь. – Я его не пускаю, а он через служебный ход прорвался. Жаль, конечно, что так вышло. Но приятно, что не бросает. С таким не пропадёшь.

Она высказывает это строго и недовольно, а у меня ощущение, что в мою капельницу подмешали мёд пополам с хинином. Горько и, одновременно, тепло и приятно.

- Только он мне не парень, - бурчу. – Он хочет, чтобы я отпустила ему грехи.