Красивый. Наглый. Бессердечный (СИ) - Туманова Кира

Ручка медленно поворачивается, щёлкает язычок замка. В дверной проём снова просовывается всклокоченная голова Кира.

- Я вернусь, - он игриво мне подмигивает и, наконец, уходит.

Елизавета Дмитриевна, тяжело вдохнув, только разводит руками.

Глава 27.

Это был не столько человек долга, сколько человек задолженности

Кир

Горничная, прогнувшись, ставит поднос на журнальный столик. Изящно льёт кофе в белоснежную чашечку.

Сегодня она зря старается, привлекая внимание отца изысканным прогибом в пояснице, ему сегодня не до неё. Хотя обычно он не против эстетично усладить взор во время дневного отдыха.

Отец стоит, застыв перед телевизором, но я вижу, как слегка подрагивает пульт, крепко зажатый в ладони. Верный признак того, что последняя нервная клетка в его организме балансирует на обрыве и вот-вот сорвётся вниз.

В этот раз меня обсасывает смачно-циничным тоном какой-то придурок предпенсионного возраста в солнечных очках и кепке, косящий под модную молодёжь.

- В очередном скандале оказался замешан Кирилл Рейгис. Знакомое имя, правда? – противная рожа ведущего довольно кривится, он игриво приподнимает очки, продемонстрировав зрителям мешки под глазами. - Сын нашего городского прокурора не устаёт радовать своего отца и давать очередные поводы для сплетен. В аварии с его участием пострадала юная девушка. По иронии судьбы, остальные участники веселых покатушек отделались царапинами и испугом. Говорят, что яблоко от яблони недалеко падает, что тогда мы можем сказать о...

- Что ты скажешь на это? – отец щелкает пультом от телевизора, экран гаснет.

- Не понимаю, - бурчу. - Почему на музыкальном канале новости про ДТП?

- Потому что ты, мать твою, конченый идиот! - Я успеваю вовремя пригнуться, уловив угрозу в его словах. Пульт пролетает над моей головой и врезается в стену. Хрустит треснувший пластик. – По тебе не прошёлся только ленивый. Ты интернет открой, комментарии почитай, осёл! – Отец орёт так, что посуда на столике жалобно звякает.

Горничная испуганно оправив фартук, цокает к выходу, перебирая длинными ножками, как испуганная лань.

Молчу, опустив глаза. Я уже не посмеиваюсь. У меня нет на это сил.

- Па, я же говорил. Это обычное ДТП. Все были трезвые. Машина – в собственности, права у Дэна есть.

- То есть, я тебя благодарить должен? За то, что вы угробили девчонку в трезвом состоянии, а не в пьяном?

- Пап, ты сам сказал, исправлять. Я пытался, как мог.

Отец поворачивает ко мне лицо, застывшее, как гипсовая маска.

- Я сам значит сказал? - Нижняя губа отца опасно подрагивает. - Я сказал тебе угрохать девку?

- Это случайность... – шепчу еле слышно.

- Ты меня погубил, понимаешь? – Подлетев ко мне, хватает меня за грудки и ощутимо встряхивает. – Ещё прошлый скандал не забыли, ты уже в новый влез. Я тебя сам закрою, сам посажу, понял? – Трясёт меня, как грушу, брызгая слюнями в лицо. – На тебя столько статей можно повесить, что ты сокамерникам устанешь их перечислять. Ты цифр столько не выучишь! Потому что тупой!

Устав трясти меня, с отвращением отшвыривает от себя. Прикрывает глаза после вспышки ярости.

- Я не всесилен, понимаешь? – Сипит глухо, пытаясь выровнять дыхание. – Я могу где-то помочь, где-то договориться. Но общественное мнение всегда будет на стороне бедняжки, которая пострадала от рук наглого прокурорского сынули...

- Но я...

- Молчи! – Поднимает руку в предостерегающем жесте. – Всем плевать на детали. Вы были в одной машине, и почему-то пострадала она. – Открывает глаза и сверлит меня глазами. В его взгляде полыхает ненависть. – Лучше бы это ты лежал сейчас в больнице вместо неё. Я тогда избежал бы позора!

Отшатываюсь, как от хлёсткого удара по щеке. Странное дело, я будто раздваиваюсь и сам не понимаю, что меня так поразило в его фразе.

Холодным разумом понимаю, что отец прав. Его карьера и так висела на волоске, пока его спасает от увольнения только то, что Арина не давала показания из-за своего состояния, и то, что мы, действительно, были трезвы.

Но внутри вспыхивает иррациональная обида, обжигая нутро.

Когда у меня будут дети, я никогда не скажу им, что желаю их увидеть в больнице. Как бы от этого не страдало моё самолюбие!

- Кир, - отец чуть ли не умоляюще смотрит на меня, – если девчонка скажет хоть слово, которое может тебя опорочить, мне конец!

- Ей нечего сказать, - шиплю ему в сотый раз. – Мы везли её в магазин, она стала психовать и бросила грязный пакет на лобовуху. А далеко, потому что в их трущобах припарковаться негде.

Я столько раз это говорил, что уже сам поверил в то, что мы действительно ничего такого-то и не хотели. Подвезли бы в магазин, купил бы я ей эти долбанные яйца с молоком!

Мы это решили ещё там, на месте аварии, когда я ждал приезда скорой. Я плохо помню тот момент. Слепящий свет, скрежет, хлопок подушки безопасности и боль от врезавшегося ремня – это я запомнил чётко.

А потом нарезка из кадров, будто я смотрю фильм на промотке и иногда останавливаю самые интересные сцены.

Негнущимися пальцами набираю 112 и, как во сне, что-то медленно говорю диспетчеру. Она переспрашивает, и я злюсь. А потом выхожу с трудом открыв дверь. И она со скрежетом распахивается, как занавес в театре, демонстрируя следующую сцену.

Я сижу на обочине, и кто-то над моей головой орёт:

- Мы не похищали её, понял, Кир? Не хотели запугать. Мы хотели отвезти её в магазин. Ведь так было, да?

И я киваю. Хотя ни черта не понимаю.

Потом я помню, как проблесковые маячки отбрасывают странные тени от машины. Я слежу за этим медитативным зрелищем воспалёнными глазами. Тень есть, потом она будто кружится и исчезает. Вырезают пассажирскую дверь, и сыпятся искры. Я встаю, чтобы сказать, что там Арина и надо аккуратнее, если искры попадут на руку, ей будет больно.

Опять провал.

Её укладывают на носилки. Почему-то считают «раз-два-три» и грубо хватают, будто она мешок с картошкой. Подхожу, чтобы сказать спасателям, что нужно нежнее, она же такая хрупкая и маленькая. Но не могу связать и пары слов. Арина лежит на носилках без очков. Юная, будто восьмиклашка. И её платиновые волосы в крови. И на щеке кровь. И это так страшно и красиво, что я тяну руку, чтобы потрогать её. Но не успеваю, меня оттесняют.

Затем мы едем мы в одной скорой помощи. Я сижу и смотрю на неё, но больше не хочу трогать. Потому что сейчас мне становится страшно. Жутко до дрожи. Над ней хлопочут, что-то делают, измеряют, подключают. А я сижу, как пенёк, и не могу отвести взгляд от красной полосы на нежной девичьей щеке, на которой лежит тень от длинных ресниц.

- Кир, ты слышишь меня? Делай что хочешь! – отец трёт переносицу. – Хотя нет, так я тебе уже говорил, вышло только хуже. – Поднимает на меня уставший взгляд. – Ты должен быть самым очаровательным, милым. Ни одного плохого слова о тебе не должно слететь с её губ!

- Там всё в игрушках, цветах и конфетах. Я не знаю, что ещё?

- Ты сказал, что пришёл домой только для того, чтобы сходить в душ. Почему ты не там опять? Ты должен скорбеть под её палатой днём и ночью! Рыдать так, чтобы медсестры из уст в уста передавали легенды о трогательном влюблённом.

- Хорошо, - вздыхаю.

- Попади к ней до того, как придёт следователь.

- Постараюсь... К ней не пускают.

- Делай, что хочешь! – Потирает бровь. – Чёрт, все время забываю, что ослам нельзя так говорить... Придумай не нарушающий закон способ к ней попасть. Уговори персонал, обливайся слезами.

- Я пошёл.

Разворачиваюсь, и, как робот, иду к выходу.

Я устал, как собака! Но в больнице мне легче, чем дома. Я бы и не пришёл сюда, если бы знал, что застану отца. Буду и дальше мыться в раковине туалета, в крайнем случае съезжу к друзьям. Стоило приходить на час, чтобы выслушать в очередной раз, какая я куча говна.

Я видел, где находится подсобка, где вечно отсыпается дежурный техник. Если мне повезёт, я возьму его форменную куртку, пройду в отделение реанимации под видом ремонта оборудования.