Записки брюзги, или Какими мы (не) будем - Дмитрий Губин

И сдается, это все мы уже проходили. Последний раз систему, равноценную всеобщей гламуризации страны, мы имели в СССР при Брежневе, когда тотальной и повсеместной идеологией был вещизм.

Так случилось, что пару лет я проработал в одном вполне себе гламурном журнале. Вначале гламур со всеми его правилами (на вечеринку вовремя приходят лишь лохи; дресс-код соблюдают они же; тебя должен знать в лицо фейс-контроль, а не устроитель вечеринки) мне казался правдой. Потом – сном. А сейчас – просто очень удобным индикатором. Чем больше в России «Бентли» с украшенным бриллиантами рулем, тем больше в России лжи, но тем и меньше шанс пролиться крови. Если лжи и сопутствующей ей роскоши будет через край, то нас ждет судьба, условно говоря, древнего Рима, павшего перед новой и ничуть не заботящейся о матблагах религией (надо ли говорить, как гламурна нынешняя православная церковь с ее золотыми иконостасами и бриллиантовыми панагиями на выях патриархов!). Это не самый плохой выход: конечно, погибнем, но про нашу гибель снимут сотни фильмов и напишут тысячи книг.

А если ложь постепенно начнет отмирать, заменяясь свободой, братством и равенством перед законом, если неписаные правила обретут вид писаных, а писаные – будут обязательны к исполнению, то гламур постепенно скукожится и уползет туда, где его ареал обитания: к кино– и поп-звездам, богеме и эксцентричным миллионерам, вроде Чичваркина.

А пока некрасивые девочки по всей России обречены рыдать, уткнувшись в глянцевый журнал с умопомрачительно разодетой Ксюшей Собчак («Она же уродина! Урооооодина! Ыыыы!!!), обеспечивая тем самым безбедное существование глянцевым журналам.

И, кстати, Ксюше тоже.

2007

Новое русское увольнение

В России входит в обычай увольнять, не просто не предупреждая и не объясняя причин увольнения, но и не задумываясь, что предупреждать и объяснять положено не только по трудовому законодательству. Впрочем, слово «совесть» у работодателей давно вызывает смех.

Некоторое время назад я испытал свежее, сильное чувство удара, которое, должно быть, испытывает зазевавшийся на ринге брат Кличко – или министр, узнающий о своем увольнении из выпуска новостей.

Одна телекомпания попросила меня вести теледебаты, эдакий бойцовский клуб, в условиях реального клуба, объединяющего отмороженных блоггеров (идея, сколь прекрасная в разгул демократии, столь невозможная сейчас). Я в нее ни секунды и не верил, проходя исключительно из интереса (ну, хорошо: самопиара) сначала кастинги, потом написание сценариев и всякие брейн-штормы; потом эфирный пилот. Я и правда не верил, пока мне не объявили, что в Главной Администрации Страны пилот посмотрели. И некие всемогущие Байбаков и его заместитель Лучков все это дело одобрили. Так что давай срочно фото на пропуск и подпиши контракт, в который вписана сумма еще более прекрасная, чем сама передача.

И я дрогнул. Хотя должен был понимать, что факт переговоров еще не означает успеха переговоров. Но на Байбакове я сломался. Если в Главной Администрации, существующей, по идее, для того, чтобы в кремлевских графинах не переводилась вода, а в ручках – чернила, принимают решение о моей судьбе, тогда да. Нельзя не поверить.

Я уже мысленно считал новые деньги в старом портмоне и с некоторой наглостью отверг предложение конкурирующего телеканала.

Ну, а потом вышел в интернет и в одном блоге прочел, что моей программы не будет. Ну, или будет, но с другим ведущим. Я позвонил продюсеру; телефон был хронически недоступен. Я оставил комментарий в ЖЖ со словами, обидными всякому мужчине. Продюсер тут же нашелся и сообщил, насупившись, что за такие отвратительные слова дико на меня обижен.

Дико обидеться на неинтеллигентное поведение бывшего коллеги – это куда более возвышенно, чем за него заступиться. Приятно ведь осознавать, что есть кто-то, такой же гадкий, как ты.

И вот в те самые дни, когда злость во мне кипела, как чайник, я вдруг стал конфидентом десятков историй чужих увольнений. Знаете, как это бывает? О чем-то начинаешь думать, и вдруг всякое лыко встает в строку Мне рассказали, например, как отстраняли от эфира ведущего «Вестей» Сергея Брюлева. Он якобы уже садился в самолет все с тем же Байбаковым, дабы лететь на Важную Съемку, как вдруг ему сказали, что отныне он может не утруждать себя появлением на телеэкране. Я Сережу помню по временам его собкорства в Лондоне – был симпатичнейший парень, хотя в последнее время, говорят, стал настоящим верным Русланом, – тут не мне судить, поскольку я телевизор лет пять как не смотрю. Но примечательно другое: то, что человеку так и не удосужились объяснить, за какой такой казус он был любви лишен. То ли за то, что не там гавкнул, то ли, наоборот, за то, что был слишком верен.

Пострадавший с другого телеканала шел по коридору компании, в парадном костюме и гриме, навстречу, условно, опять же Байбакову, как вдруг под ноги метнулась серой мышью администраторша: «А разве вам не сообщили, что вы у нас больше не работаете?» И телеведущий, мускулом не дрогнув на лице, пожал Байбакову руку и сказал, что дико извиняется, но у него срочная съемка, так что интервью запишет другой.

Я еще спросил коллегу, какого черта он не оскорбился, не дал интервью Daily Telegraph или «Новому времени», – но в ответ услышал: «Ну, знаешь, скандал испортил бы мою репутацию. К тому же канал должен был мне деньги». – «И что, репутацию улучшил?» – «Ни фига. И по деньгам кинули». – «То есть тебя отымели, а ты промолчал?»

Слышал я истории, как приходили на работу и находили на столе коробку со сложенными личными вещами; слышал и то, как до рабочего места не доходили – переставали работать магнитные пропуска, и охранники таращились и говорили, что знать ничего не знают. Но всегда: а) об увольнении узнавали случайно, б) причина не объяснялась, в) ранее никаких претензий не было.

Кстати, ровно так же проходили отставки премьера Касьянова, генпрокурора Устинова и, скажем, министра атомной энергетики Румянцева, без разъяснений замененного на Кириенко. То есть перед нами форма, если не формула нового типа увольнения.

Меня интересует не число новых русских увольнений (в статистическом смысле) и даже не вопрос о том, как они соотносятся с законодательством. Тем более не интересует вопрос, как защищать при таком повороте судьбы свои права (а я ведь тоже брал кредит и строил планы, мне тоже хочется домик в деревне).

Меня интересует явление как таковое.

Вот, скажем, я за последние десять лет терял различные работы десять раз, причем один раз по глупости, два раза – по желанию, еще два – по причине завершения проекта, и пять раз – по описанной схеме. Вследствие чего приобрел привычку относиться к любой работе как к временному проекту, а в конечном итоге, относиться как к временному проекту и к жизни, когда однажды тоже узнаешь об увольнении не от подлинного увольняющего, а, скорее всего, от рядового онколога.

Однако походить в начальниках пару раз из этих десяти мне тоже довелось. И прямо скажу, что одна из самых неприятных и самых сволочных начальских обязанностей – это увольнять тех, кто мешает (по твоей версии) работе и бизнесу.

Был у меня лихой случай, когда подчиненного, британца, я летал увольнять в Лондон, где нашел его квартирующим в прелестнейшем, обжитом еще Вирджинией Вулф, районе Блумсбери, но в подвальном этаже, где каблуки прохожих мелькали в крохотном оконце под потолком и пахло сыростью, болезнью и бедностью. И подчиненный рассказывал, как сломал три месяца назад палец ноги, по причине чего не может вернуться на работу в Россию, и в доказательство снимал с ноги носок и тыкал в лицо ступней. А я жестко спрашивал, где же, в таком случае, его sick list, больничный, и думал о том, что его работу уже три месяца делают другие люди, которым приходится платить дополнительно, отчего рушится бюджет компании. И, кстати, мой годовой бонус.

Или я увольнял однажды проработавшую с первого дня компании барышню, которую сам же заманивал на повышение, с которым она категорически не справлялась, и барышня спрашивала: «Я что, десять лет работала и была на хорошем счету, а теперь раз – и уволить?» – и я кривился от этого вопроса, как от зубной боли, поскольку почти невозможно было сказать честное «да».

И спасало разве то, что технологии и логике увольнения меня учил мой собственный начальник, немец Михаэль фон Ш., который требовал, чтобы я минимум дважды в подробностях объяснял подчиненному, почему им недоволен, и только на третий раз ставил вопрос ребром.

Знаете, оказывается, это ужасно тяжело – обосновывать причину своего недовольства. Приводить рациональные аргументы. Опускать эмоции. Объяснять, чего ты ждешь. И вообще, быть объективным.

А потом, когда все аргументы исчерпаны, так же невыносимо тяжело думать об ответственности за доверенный тебе бизнес и говорить человеку в лицо, что ты с ним расстаешься, и обсуждать условия расставания.