Зори над городом (Повесть о верном сердце - 3) - Александр Кононов

- Могу. Да не стану.

- Отчего?

- Оттого, не к чему это. Да и дурнем себя выставлять не привык.

- Да ты ж любишь это присловье - про курицу. Вот и давеча...

- А поди ты, Иван, к черту! Ноги моей больше у тебя не будет!

Козлов запахнул тулуп, плюнул в сердцах, пошел к выходу.

- Ты ж хотел окончательный разговор со мной весть? - спросил дворник.

- Да разве ж это разговор?

- Самый настоящий, окончательный! Садись, слушай. Когда навесит на цех замок собака-мастер - ты первый это увидишь. Немедля иди к реке на пристань, там артель грузчиков работает. Как раз напротив вашего завода. Подойди к набережной, зевни этак в небо и протяни погромче: "Эх, мать честная, курица лесная!" Понял? Остальное уж дело не твое.

- Во-он что! Это ты, значит, про наш завод...

- Ну? Согласен? Не согласен, тогда помни: я тебе ничего не говорил, ты от меня ничего не слыхал.

Козлов откинул полу тулупа, сел на лавку плотней, покряхтел:

- Значит, отказался ты от затеи - пуд соли со мной раньше съесть?

- Отказался. Правду ты сказал: не успею. Вот гадай теперь, Иван, отбиваться тебе от народа или нет.

- Против народа мне никак нельзя, - прошептал Козлов.

- Тогда сделаешь то, что я тебе велел.

- "Велел"... Скажи на милость! "Велел"... И до завтрего подумать нельзя?

- Нельзя. Давай ответ сейчас!

Козлов расстегнул тулуп, опять застегнул. Покашлял, помолчал.

- Ну, а потом? - заговорил он наконец. - Ну, закричу я эту... дурость, а потом куда ж мне?

- А потом вернешься в свою будку, вот и все.

- Это я могу. Это дело простое.

- Давай руку. Верить тебе можно?

- А уж это ты не к месту спрашиваешь. Ты меня угадал правильно, Иван.

Уже у самого выхода Козлов прошептал:

- А книжку мне найди для просветления ума. Без этого теперь нашему брату не обойтись - такое, видно, время наступило.

25

Кирилл Комлев в работе был горяч. Чуть потеплело (в Питере в ту зиму погода менялась часто), он скинул верхнюю одежду, стал на погрузку в одной рубахе. Потом присел на бревнышко - покурить. А через день слег в жару, у него начался бред...

- Заболел наш удалец? - спросил Тимофей Леонтьевич, заглянув к Шумову.

Шелягин заходил теперь к Грише хоть и ненадолго, но частенько. И каждый раз, будто мимоходом, ронял несколько слов - и прощался: некогда.

Через неделю он сказал Грише о Комлеве:

- Ин-флу-энция - вот какое ученое название! У Кирилла инфлуэнция. Пролежит еще несколько дней.

Он поманил пальцем Гришу в свою комнату, присел там у самого окна и сказал вполголоса:

- Садись, товарищ, поближе ко мне. Кстати - это будет подальше от двери: Марья Ивановна старушка безобидная, но все же... Ну, а Виктория та все равно не услышит. Из этого окна, - продолжал Шелягин, - хорошо виден завод, который тебе как будто немного знаком: на его воротах в ночь ненастную не так давно была вывешена листовка Петроградского комитета. Ничего, не удивляйся: мне о таких делах знать положено. Я, может, знаю даже, кто листовку налепил... Я как французская фирма синематографическая "Братья Патэ" - она пишет: "Все вижу, что есть, и даже то, чего нет", вот и я так же.

- И то, чего нет, видите?

- Обязательно. Вижу ясно то, чего в тебе еще нет, но будет. Помнишь нашу беседу: "продолжение следует"? Ну, теперь шутки в сторону, слушай внимательно. Дело, о котором я хочу говорить, было поручено Кириллу Комлеву. Но видишь, он лежит больной... А ждать нельзя. И взяться за это дело сейчас некому. Разве тебе только...

- Я согласен! - сказал Гриша несколько громче, чем позволяли размеры комнаты.

- Ну совсем как Кирилл Комлев: еще не знает, о чем речь идет, а уж "ладно, согласен"!

Гриша смутился:

- Конечно, это с моей стороны...

- ...необдуманно. Ты сперва меня выслушай хорошенько, потом обдумай как следует со всех сторон и тогда уж скажи, сможешь ли, не побоишься ли...

- Не побоюсь!

- Опять двадцать пять! - уже с легкой досадой сказал Тимофей Леонтьевич. - А я вот боюсь. Не сорвешь ли ты всего своей горячностью?

Гриша, побагровев, решил лучше помолчать.

Тимофей Леонтьевич переждал немного, потом легонько шлепнул Гришу по макушке ладонью.

Нехитрая как будто штука - а ведь это было самое подходящее, что мог в ту минуту сделать Шелягин: здесь была и любовная снисходительность к младшему, и ободрение, а вместе - и осуждение, грубоватое, но не обидное.

Никому другому Гриша этого, положим, не позволил бы. Разве что отцу с матерью.

- Познакомлю тебя с обстановкой на заводе, - как ни в чем не бывало заговорил Шелягин. - За время войны немало старых рабочих попали в окопы как запасные. Не прочь бы начальство и с другими так же разделаться, особенно с теми, кто построптивей, да, говорят, генерал Рузский с северного фронта первый запротестовал: как только появились в окопах питерские мастеровые да штрафные матросы из Кронштадта - "серая скотинка", - солдаты начали поглядывать как-то по-новому... А тут еще чуть южнее - латышские стрелки; те дерутся хорошо, да как бы у них винтовки не повернулись в обратную сторону - такое у них настроение... Короче говоря, мобилизовывать на фронт заводских рабочих перестали. Однако за это время набрали на завод кой-кого из деревни: народ пока что еще сырой. Но не в этом беда: сырое - высохнет. А вот пробрались кой-где к станкам сыновья лавочников, волостных писарей, трактирщиков: этим лишь бы от воинской повинности избавиться да начальству угодить. Я это тебе к тому говорю, что ничего особо серьезного на заводе провести сейчас не удастся: почва не готова. Что же можно сделать? Можно сделать небольшую пробу сил. С одной стороны, такая проба послужит школой для молодых рабочих из деревни. С другой - нельзя же без конца давать неприятелю потачку. Обнаглел неприятель-то. В сборочном цеху появился мастер, прохвост первостатейный. Надо ему укорот сделать - зарвался! Ему надо сделать укорот, а рабочим показать: вы - сила, не забывайте про это. Время трудное, жестокое, опасное, но вы - по-прежнему сила!

...Не один раз подходила Марья Ивановна к дверям - послушать: который уж час говорят о чем-то столь непохожие друг на друга жильцы, - говорят, а слов не разобрать...

Дело, о котором с мельчайшими подробностями, предусмотрев решительно все, вплоть до мелочей, говорил Шелягин, показалось Грише чрезвычайно простым. Он даже разочаровался немножко: по тону Шелягина можно было ждать куда большего!

Выйдет к грузчикам человек в тулупе, крикнет, зевнув: "Эх, мать честная, курица лесная!", и по этому знаку надо будет двум - трем грузчикам кинуться к заводу, сбить с ворот цеха навешенный мастером замок.

- А остальное уж дело самих рабочих. Помни: как только замок собьете, необходимо вам с заводского двора уходить немедля. Не страха ради, конечно, а такая у нас сейчас тактика: сил попусту не тратить. Они скоро понадобятся. Понятно?

- Понятно, - сказал Гриша, - все до конца понятно.

- Все? А как ты на завод попадешь? Кто тебя туда пустит?

- Ну... там сторож в проходной сидит. Мы с ним сладим! Справимся.

- Со сторожем уже поладили: он грузчиков пропустит. Трогать его - ни в коем случае! А сборочный цех где? Знаешь?

- Найдем.

- Значить, искать будешь? Искать - время терять. А времени у тебя будет - секунды. Сборочный цех во дворе, второе здание слева. На нем ты и увидишь лабазный замок. Чем будешь сбивать замок? Ага, вот и выходит, что не все для тебя ясно. А кто с тобой пойдет? И сколько?

Гриша подумал о Телепне и Кузнецове.

- Я думаю, двое.

- Дюжие ребята? - спросил Шелягин придирчиво.

- Баржи грузить - приходится быть дюжим.

- Опасаюсь одного, - сказал в заключение Тимофей Леонтьевич: погорячиться ты можешь. Погорячишься - все дело испортишь... Ну, положим, там, в сборочном цеху, есть товарищ один, Тулочкин. Ты его узнаешь: маленький такой, а усы громадные. Слушайся его во всем, слышишь?

И еще раз подходила к дверям Марья Ивановна. И опять ничего не разобрала.

Шелягин, проводив Гришу до порога своей комнаты, сказал:

- Постой-ка минутку. Мой теперь черед книжки тебе давать.

Он подошел к висящему на стене шкафчику, бережно вынул оттуда журнал в палевой обложке и протянул Шумову.

Гриша прочел: "Русский паломник" и с недоумением посмотрел на Шелягина.

Тот сказал таинственно:

- Полистай, полистай!

Григорий раскрыл журнал; текст начинался с проповеди какого-то протоиерея.

- Полистай, полистай - дома у себя, - повторил Тимофей Леонтьевич, не ленись. Я так считаю, чтение это для тебя будет самое подходящее.

Вернувшись к себе, Гриша сразу же начал листать "Русский паломник" страницу за страницей. В середину журнала была тщательно вброширована отпечатанная за границей работа Ленина "Что делать?".

26

Поначалу все шло так, как предполагал Шелягин.

В морозный день вышел после полудня к пристани человек в тулупе, глянул в тусклое небо и, зевнув, пропел протяжно:

- Э-эх, мать честная, курица лесная!