Первая мировая: война, которой могло не быть - Василий Молодяков

Остаётся добавить немногое. Во-первых, по оценке американского учёного Эдварда Эрла, «экономические перспективы Турции никогда не были лучше, чем непосредственно перед началом войны», прежде всего благодаря Багдадской железной дороге. Во-вторых, турецкое офицерство во главе с Энвером восхищалось германской армией. Это привело к «инциденту с Лиманом», который серьёзно омрачил международный горизонт в канун нового 1914 г.

Весной 1913 г., после переворота в Константинополе, «младотурки» попросили Германию помочь им в реорганизации армии. Кайзер согласился и ещё летом сообщил о своём намерении «августейшим кузенам» «Ники» и «Джорджи», т.е. Николаю II и Георгу V. В ноябре в Турцию отправилась военная миссия — 42 офицера во главе с генералом Отто Лиманом фон Сандерсом, который был назначен командиром расквартированного в столице 1-го корпуса, членом военного совета и начальником военных училищ. На аудиенции перед отъездом император сказал генералу: «Вы должны иметь дело только с армией. Изгоните политику из турецкого офицерского корпуса. Вмешательство в политику — это их величайшая ошибка. В Константинополе вы встретитесь с адмиралом Лимпусом, который стоит во главе английской морской миссий. Сохраняйте с ним хорошие отношения. Он работает во флоте, вы в армии. Каждый из вас имеет свой отдельный круг деятельности». Тем не менее Сазонов немедленно заявил протест, увидев в действиях Берлина посягательство на проливы. В распиской прессе началась антитурецкая и антигерманская кампания.

Однако Лиман был лишь одним из многих иностранных советников, приглашённых «младотурками». Немецкий генерал Кольмар фон дер Гольц находился на службе у Порты с 1909 г.; французы пытались привести в порядок её финансы, жандармерию и суд. Английский адмирал Артур Лимпус успешно руководил модернизацией флота. Весной 1914 г. это вызвало тревогу у Сазонова, который, опасаясь «утраты господствующего положения на Чёрном море», попросил англичан не слишком усердствовать, пока Черноморский флот не усилен должным образом. Выждав время, британское правительство ответило, что не разрешило бы своим офицерам «вступить на службу оттоманского правительства, если бы считало, что турецкий флот предназначается для действий, враждебных России». За этим следовал более существенный аргумент, что в противном случае «преобразование турецкого флота было бы, несомненно, поручено Германии». Миссия Лимана прибыла в Константинополь в разгар работы англичан, поэтому Лондон предложил — к неудовольствию Сазонова — ограничиться «устным запросом» со стороны трёх послов, что и было сделано 15 декабря.

Демарш был вмешательством во внутренние дела Османской империи и вызовом Германии. Под Новый год глава её внешнеполитического ведомства Ягов вызвал в Берлин из Константинополя посла Ганса Вангенгейма, чтобы обсудить ситуацию с ним и с российским послом Сергеем Свербеевым, не разделявшим воинственных настроений своего начальника. Общими усилиями дипломаты подготовили текст ответа в Петербург, сообщив, что назначение Лимана командиром корпуса имеет временный характер и служит лишь для его ознакомления с положением дел. Согласованный с «младотурками» документ был составлен в примирительном, если не извиняющемся тоне. 28 декабря (10 января) Пурталес вручил его Сазонову, но министр продолжал демонстрировать недовольство. Через несколько дней генерал сдал командование, но под именем Лиман-паша был назначен генеральным инспектором в чине фельдмаршала. Он честно сделал своё дело, что показал торжественный смотр турецкой армии полгода спустя. «То, что в январе 1914 г., — писал американский посол Генри Моргентау, — было недисциплинированной рваной толпой, маршировало теперь гусиным шагом, одетое в защитную серую форму».

Представители стран Антанты дружно бойкотировали смотр.

«История с фон Сандерсом, — сделал вывод Фей, — представляет яркий пример того, каким образом при добром желании обеих сторон может быть найден выход даже из критического положения. Его удовлетворительное разрешение есть доказательство того, что войны не неизбежны». «Виновником кризиса является не Германия, — писал Сазонову в январе из Лондона посол Бенкендорф, предостерегая от поспешных действий, — ещё менее, быть может, Турция. Причина его коренится в германо-турецком соглашении. Это соглашение создаёт между этими двумя державами величайшую солидарность. В случае конфликта для Германии было бы делом чести и достоинства взяться за оружие в защиту Турции. Из этого я заключаю, что предпринимать меры против Турции — это значит идти прямо к войне».

Опытный посол преувеличил близость между Константинополем и Берлином: «младотурки», помня о французских займах и британском флоте, ещё не сделали окончательный выбор, взвешивая, какой из противоборствующих блоков даст им больше. Но российские дипломаты воспринимали происходящее очень серьёзно, о чём говорит, например, следующий пассаж из донесения в МИД поверенного в делах в столице Порты Константина Гулькевича, датированного 18(31) января 1914 г.:

«Я не могу взять на себя ответственность в том, что даже за такой непродолжительный период времени, как две недели (речь шла о приведении Черноморского флота в боевую готовность. — А.М.), не мог бы возникнуть какой-либо новый инцидент, могущий, против нашей же воли, вынудить нас к активным выступлениям. Так, например, нынешний режим в Турции держится силою, направляемою исключительно энергиею десятка лиц. Внезапный террористический акт, который устранил бы Талаата, Халила, Джемаля, Энвера и т. д., — и в столице может возникнуть анархия, требующая немедленного появления в Константинополе нашего флота. При таких условиях и двухнедельный срок мог бы быть чрезмерно длинным».

Что стояло за этими словами, не знаю. Но звучат они пугающе — особенно когда вспоминаешь историю сараевского убийства.

Лидеры «младотурок» понимали, что европейская война приближается и их страна может окончательно превратиться в объект Большой Политики. В июле 1914 г. в Париж приехал эксминистр финансов Джемаль, считавшийся франкофилом. Турция предложила свои услуги, вплоть до вхождения в Антанту, взамен потребовав возвращения Эгейских островов, перешедших к Греции, но получила отказ. В это же время Энвер привёз из Берлина проект договора: Германия обещала Порте поддержку в отмене капитуляций, достижении соглашения с Болгарией «при разделе территорий, которые будут завоёваны на Балканах» и возвращении Эгейского архипелага, если Греция выступит против Центральных держав. От Турции требовалось участие в войне с Россией. 2 августа тайный договор был подписан; через четыре дня его дополнило соглашение с Болгарией.

С началом конфликта Турция, с согласия Берлина, объявила «строгий нейтралитет» и… военное положение, начав всеобщую мобилизацию. Однако при отсутствии состояния войны путь к компромиссу не был закрыт окончательно. Министр финансов Джавид просил французского посла Мориса Бомпара дать Порте гарантии территориальной неприкосновенности на 15—20 лет и отмены капитуляций, чтобы противопоставить их немецким обещаниям. Великий визирь говорил его британскому коллеге сэру Льюису Маллету о том, что он боится России и «мечтает» о покровительстве Антанты, а Джемаль передал послу список возможных условий этого. Даже русскому военному агенту Энвер предложил союз на 5—10 лет и помощь против Австрии на Балканах, обещая отвести войска с границ Кавказа и удалить немцев из армии.

В Петрограде туркам не верили, считая, что они просто тянут время и пытаются поссорить Россию с балканскими славянами, но и воевать с ними не спешили, чтобы не распылять силы. Сазонов предписал продолжать переговоры «в благожелательном смысле, хотя бы только для известного выигрыша времени, избегая каких-либо связывающих заявлений». Генеральный штаб поначалу исключал параллельные операции против Центральных держав и Турции. Осторожность диктовалась неготовностью к захвату проливов, а также тем, что Болгария, Румыния и Греция ещё не определились.

Англия и Франция тоже не возражали против нейтралитета Турции, но не собирались платить за него ни отказом от капитуляций, ни территориальными компенсациями, которыми можно было привлечь более перспективных союзников. Более того, 31 июля первый лорд британского адмиралтейства (морской министр) Уинстон Черчилль приказал реквизировать два линкора, построенных для Турции на английских верфях и уже оплаченных. Инициатор акции откровенно писал: «Мы не могли позволить себе действовать без этих двух превосходных кораблей. Ещё меньше мы могли бы позволить себе видеть их используемыми против нас. Таким образом, число британских кораблей сократилось бы на два вместо того, чтобы увеличиться на два». Незаконность действий с юридической точки зрения Черчилля не смущала: как говорится, «международное право — это то, что нарушают другие». Но даже он признал, что у прогерманской партии в Константинополе появился мощный козырь. Готлиб сделал вывод: «Если бы Англия заведомо хотела привести турок в ярость и толкнуть их в лагерь кайзера, то она не смогла бы выбрать более эффективного пути».