Последний камикадзе - Анатолий Иванкин

Четыре любителя фехтования из экипажа эсминца, захватившего пиратскую шхуну, вызвались добровольцами для приведения в исполнение смертного приговора,

Они но одному выводили из строя покорных, окоченевших от предсмертного ужаса пиратов и обезглавливали их ударом сабли.

Через десять минут казнь закончилась. Конвоиры и добровольцы покинули шхуну. На окровавленной палубе грудой лежало семнадцать обезглавленных тел. Когда «Акаги» двинулся дальше, бандитское судно, расстрелянное эсминцами, наполовину погрузилось в море.

Ясудзиро успел повидать немало смертей. Но они обычно смотрелись издали, в горячке боя, и не казались столь отталкивающе-отвратительными. Он извлек сигарету подрагивающими пальцами и прикурил.

— Кэндзи-сан, вы хороший фехтовальщик. Но скажите, смогли бы вы рубить головы людям, пусть даже таким негодяям, как эти пираты, так же ловко, как это сделали парни с эсминца?

— А почему бы нет? — вопросом на вопрос ответил Кэндзи Такаси. В его расширившихся зрачках горели хищные огоньки. Ноздри расплющенного носа подрагивали. И весь он был наэлектризованным и взвинченным. Таким Ясудзиро видел его впервые.

И впервые его друг стал ему неприятен.

Глава четырнадцатая

В середине апреля 1942 года авианосное соединение адмирала Нагумо прибыло в воды метрополии.

Страна восходящего солнца чествовала своих воинов. Они вернулись на родину увенчанные славой, грозные и непобедимые. Это благодаря им стало возможно завоевание империей огромных территорий в Южном полушарии. Это они вселили ужас в своих противников безжалостными авиационными ударами. А их командующему адмиралу Нагумо Тюити в Японии создали такую славу, перед которой бледнели лавры «потрясителя вселенной» — Чингисхана.

Вот в этот кульминационный период могущества Японии, когда войска союзников были отброшены от нее на многие тысячи миль, когда казалось, что метрополия неуязвима и находится в полной безопасности, на Токио и Иокогаму 18 апреля 1942 года посыпались американские бомбы.

Налет американских бомбардировщиков носил скорее демонстративный характер и нанес не столько материальный, сколько моральный ущерб. Многим японцам пришлось впервые увидеть лик войны во всей его неприглядности. И некоторые поняли, что война совсем не похожа на победное шествие, каким ее изображала официальная пресса.

Ясудзиро прибыл в Токио накануне американского налета. Он своими ушами слышал выступление по столичному радио популярной дикторши Йоко Окамото, которая долго распространялась о неприступности японского неба для авиации противника.

Ей охотно верили миллионы японцев. Это ведь очень приятно — бить других, оставаясь самим неуязвимыми.

Но на следующий день раздался грохот бомб, посыпавшихся с заоблачных высот.

Неизвестно откуда прилетевшие самолеты принесли первые сомнения в душу Ясудзиро: «Можно ли верить японской пропаганде после всего услышанного? Не лжет ли она и в других, более серьезных заявлениях?»

Сомнения и разочарование закрались в сознание не одного Ясудзиро Хаттори. На свое недоумение, высказанное по поводу американской бомбардировки и предшествующего ей заявления японского радио, старший лейтенант услышал от Моримото следующее:

— Ясудзиро-сан, ты же умный человек. С каких это пор женщина стала оракулом японской нации? И что может понимать эта радиогейша, ни разу не побывавшая за облаками, не знающая возможностей авиации? Мы недавно летали на Гавайи. Так почему же американцы не могут налететь на Токио? Ты, Тора, привык видеть пожары в чужих городах и портах. Причем мы сами работали факельщиками на этих пожарах. А теперь увидели, как горят жилые кварталы японской столицы, посмотрели на жертв бомбардировки, на убитых японских жителей, непричастных к войне. И нас это поразило, заставило задуматься. Боюсь, что это только начало и мы скоро привыкнем к таким зрелищам… — Моримото замолчал на полуслове, словно что-то вспомнив. — Одну минуту. — С легкостью, необычайной для его грузноватой фигуры, он поднялся на ноги и исчез за ширмой.

Вскоре перед Ясудзиро стоял лакированный столик на низких ножках.

Среди открытых банок с консервированными крабами и тунцом сияла этикетками бутылка довоенного сакэ.

— Откуда у вас все это, сэнсей? — удивился Ясудзиро, обрадованный угощением. С прилавков японских магазинов давно исчезли такие товары.

Но Моримото, загадочно улыбнувшись, не стал отвечать на его вопрос, а заговорил о другом. Ему хотелось закончить начатый разговор.

— А знаешь, почему на тебя произвел впечатление сегодняшний налет? Мы с тобой, Ясудзиро-сан, раньше лишь нажимали на кнопки сброса торпед да на гашетки пулеметов и не видели крови, грязи, убитых и раненых. А сегодня мы оказались на земле в роли зрителей и наблюдали за зрелищем американского налета и его последствиями. А это не одно и то же…

Моримото обеими руками сильно потер лицо, словно пытаясь отогнать видения, стоящие перед глазами, затем опустился за столик против Ясудзиро.

— Последнее время ко мне все чаще приходят мысли, которые, возможно, тебе, мой юный друг, покажутся странными в устах самурая. — Моримото разлил подогретое сакэ в бокалы. — Кампай! Да минуют болезни!

Ясудзиро выпил и закусил кусочком тунца, приправленного имбирным корнем.

— Послушай, Тора, — продолжал Моримото, — ты не задумывался над тем, почему мы убиваем белых, черных и даже таких же желтых, как мы, людей? Что нам дурного сделали жители Австралии или Цейлона, которых мы забросали фугасными бомбами?

— Сэнсей, это враги нашей империи.

— Я понимаю это, когда передо мной воины противника. А когда под замками моих бомбодержателей женщины и дети? Ты видел сегодня убитого малыша на руках матери?

Ясудзиро промолчал. Ему тоже запомнилась рыдающая женщина в кимоно, залитом кровью ее ребенка, сидящая на земле у входа в парк Уэно.

Моримото, раскрасневшийся от многих бокалов, бил своими словами по самым чувствительным местам:

— А ты не задумывался, Ясудзиро, над тем, что в любой момент и твое молодое и сильное тело превратится в смердящий труп или исковерканный обрубок?

Ясудзиро был ошеломлен услышанным. Под таким углом зрения он еще ни разу не смотрел на свою жизнь, службу и свои идеалы. Если бы эти речи он услышал от кого-нибудь другого, он подумал бы, что это говорит коммунист, подрыватель устоев империи, растлитель сознания верноподданных. Но это он услышал от сэнсея, своего самого авторитетного учителя, капитана 3 ранга, которого сам микадо отметил высочайшей летной наградой — орденом Золотого коршуна.

Было от чего закружиться голове! Но Моримото еще не закончил. Глядя в окно гостиницы на изуродованные взрывами бомб деревья в парке Уэно, он проговорил:

— Война закончится не скоро. Сейчас империя напоминает удава, который проглотил очень крупную добычу. Он сонный и неподвижный, истративший силы на охоте. Нужно время, чтобы переварить добычу и восстановить силы. Не знаю, дадут ли это время нам наши противники. Налет янки может служить дурным предзнаменованием.

По случаю первого воздушного налета на Японию по американскому радио выступил президент Рузвельт, заявивший, что бомбовые удары по Токио и Иокогаме нанесли бомбардировщики, взлетевшие с авиабазы Шангри-Ла. Японские разведчики сквозь сильные лупы просмотрели все подробнейшие карты прилегающих к Японии стран, тщетно пытаясь отыскать загадочную авиабазу. На самом деле название Шангри-Ла, позаимствованное из романа Хилтона «Потерянный горизонт», было кодовым наименованием этой воздушной операции. Тот высокопоставленный штабной офицер, который предложил название операции, был не лишен сентиментальности.

…Далекий буддийский монастырь Шангри-Ла затерялся где-то среди заоблачных вершин Гималаев. В этом сказочном месте живет китаянка, для которой остановился стремительный бег времени, и она навечно осталась молодой и красивой…

Название романтической легенды зашифровало операцию, в ходе которой погибнут более тысячи человек и шестнадцать бомбардировщиков «митчелл» не вернутся на свои базы.

Адмирал Ямамото был твердо убежден, что армейские бомбардировщики Б-25 «Митчелл» могли прилететь только с базового аэродрома. Авианосцы он исключал категорически. Причем он был уверен и в том, что самолеты прилетели с острова Мидуэй, этого ближайшего к Японии клочка суши в центральной части Тихого океана.

После бомбардировки Токио он посетил императорский дворец с извинением за то, что было допущено осквернение токийского неба.

— Такое больше не повторится, — заверил он микадо. — В скором времени мы захватим атолл Мидуэй и лишим американцев возможности прилетать оттуда. Для этого сухопутный генштаб выделил мне полк солдат.