День рождения Лукана - Татьяна Александрова

Полла рвалась к мужу и вскоре добилась, что ее к нему пустили. Она надеялась увидеть Лукана почти выздоровевшим, но то, что предстало ее взорам, весьма опечалило ее. Телесная его болезнь отступила перед врачебным искусством, но для душевной раны не было лекарства. На смену краткой вспышке ярости пришло длительное безысходное уныние, также свойственное меланхолии. Его состояние уже позволяло ему вставать, однако он целыми днями лежал – то уткнувшись в подушку, то безучастно глядя в потолок, – почти не ел, отказываясь даже от любимых каленых орехов; говорил неохотно и мало. И без того не отличавшийся дородством, теперь он за несколько дней исхудал как скелет. Глаза его стали огромными, возле губ обозначились трагические складки. Не отваживаясь больше прибегать к чемерице, которая в больших дозах могла быть опасна для сердца, Спевсипп лечил больного кровопусканиями и растираниями, велел давать ему редьку с уксусом и щедро поить отваром лесного ладана. Лукан покорно сносил процедуры и принимал снадобья, но лучше ему не становилось. Получив запрет на воплощение главного замысла своей жизни, поэт, похоже, утратил желание жить.

Прошло еще дней десять. Видя, что муж, несмотря на все усилия, ее и врача, тает на глазах, Полла решила, что знаний Спевсиппа недостаточно, чтобы его вылечить. Одарив обетными золотыми сердечками всех богов, причастных целительству, она стала думать, к кому бы обратиться, и внезапно вспомнила слова покойного деда про знахарку, которая может приготовить действенное лекарство от любой болезни. Хотя в случае самого Аргентария лечение успехом не увенчалось, Полла решила попытать счастья. Со слов Цестии она запомнила, что живет эта знахарка где-то у Капенских ворот, и зовут ее Верекунда. Полла решила отправиться к ней сама, но предварительно послала служанку разузнать точно, где она живет. Когда все было выведано и подтверждено, Полла, одевшись на всякий случай поскромнее, чтобы не привлекать внимания, отправилась к Капенским воротам пешком, вместе с одной-единственной служанкой, молоденькой сириянкой Финикиум[112], той самой, которая уже знала, куда и как идти.

Как непривычно было для Поллы оказаться в толпе пешеходов! Одно дело – наблюдать за ними из лектики или карруки, другое – самой толкаться среди них, ступать по неровно-покатым камням мостовой, продавленным колесами тысяч проехавших по ним повозок, дышать затхлым воздухом улиц, постоянно быть начеку, чтобы не обворовали. Кошелек с золотыми монетами она спрятала под одежду. Между тем бойкая чернокудрая служанка уверенно пробиралась через толпу, не отпуская руку с трудом поспевавшей за ней госпожи. Не доходя до Капенских ворот, Финикиум свернула в тупик, завернула за угол пятиэтажной инсулы[113], где в совершенно неожиданном месте, без крыльца и без навеса, виднелась дверь. Войдя в нее вслед за своей провожатой, Полла очутилась на лестнице, где все запахи заглушала едкая вонь кошачьей мочи. В жизни Полла не видала подобного убожества! На лестнице было полутемно, а там, где в конце лестничного пролета ее освещал тусклый свет крохотного окошка, видно было, что штукатурка стен, без единого изображения, облупилась и обваливалась клочьями. Оставив Финикиум ждать внизу, Полла поднялась на третий этаж и оказалась перед неожиданно крепкой дубовой дверью. Сбоку на гвоздике висел молоточек. Полла робко постучала.

Дверь открыла, видимо, служанка – рослая деваха лет четырнадцати, толстая и веснушчатая, что-то непрерывно жевавшая. В прихожей было довольно светло – свет проникал через узкое высокое окно.

– Могу ли я видеть госпожу Верекунду? – спросила Полла. Она не знала, как следует называть целительницу, и предпочла обратиться так.

– Угу! – промычала девка, не переставая жевать, знаком пригласила ее войти, и скрылась за перегородками.

В помещении тоже воняло кошками, именно здесь кошки и жили. Одна, серая, метнулась под ноги девке, сопровождая ее, другая, угольно-черная, вышла навстречу гостье, задрав тощий хвост, и вопросительно мяукнула, сверкнув на Поллу зеленым огнем круглых глаз. Помимо кошачьего, в воздухе чувствовался запах каких-то пряностей, ладана и дыма. Пучки сушеных трав висели вдоль стены.

Служанка вновь вынырнула из-за перегородок. Она уже перестала жевать и произнесла внятно:

– Проходи!

Полла пробралась мимо каких-то полок, завешенных и заваленных пучками трав, и очутилась в крохотной комнате, освещенной боковым окном. Посреди нее высился довольно большой стол, заставленный склянками самых разных размеров, среди которых сразу бросался в глаза стоящий на почетном месте маленький золотой ларчик. Здесь уже не чувствовалось запаха кошек – только горьковатый, таинственный аромат трав и ладана.

За столом, опершись на него локтем, сидела немолодая женщина. У ног ее терлась, выгибая спину, серая полосатая кошка. Женщине на вид было лет пятьдесят. У нее было продолговатое лицо, длинный нос, по-мужски большой рот с выпирающей нижней губой и волевой подбородок. Во взгляде близко посаженных светло-карих глаз чудилось что-то неприятно тяжелое. В поредевших рыжеватых волосах, собранных в жидкий пучок на затылке, почти совсем не было седины. Одета она была в простую домашнюю тунику темно-болотного цвета.

– Приветствую тебя, госпожа! – обратилась она к Полле. В ее выговоре не было никакой примеси просторечия, она говорила так, как будто принадлежала к высшему обществу. Полла ответила на приветствие и хозяйка спросила: Что привело тебя ко мне?

– Мой муж болен… – нерешительно начала Полла.

– И чего бы ты хотела для него? – вопросительно посмотрела на нее Верекунда.

– Разве для больного можно желать чего-то кроме выздоровления? – Поллу несколько удивила сама постановка вопроса.

– Разные люди разного желают, – уклончиво ответила знахарка. – Но я рада, что имею дело с преданной женой. Так что же с ним?

– Он… пережил глубокое потрясение и впал в меланхолию… – начала Полла, не зная, в какой степени этой женщине можно доверить правду.

– Надеюсь, не ты была причиной этой меланхолии? – Верекунда усмехнулась недоброй, как показалось Полле, усмешкой.

– Нет, конечно не я! – залепетала Полла, растерявшаяся от столь несправедливого обвинения. – Я очень люблю мужа! Больше жизни!

– Бывает же такое! – хмыкнув, покачала головой травница.

В это время раздался стук входного молоточка. Послышались шлепающие шаги девки, пошедшей отпирать, звяканье щеколды, а потом – громкий мужской голос:

– Это опять я. Ну как, готово то, о чем я просил?

– Сейчас узнаю.

Девка вновь возникла в комнате и что-то шепнула на ухо Верекунде. Та встала, извинилась перед Поллой и вышла в прихожую. Некоторое время оттуда доносился ее тихий голос, что-то объяснявший, потом в ответ вновь загремел голос пришельца:

– Тебе уже заплачены деньги, и немалые. Побойся Дита и Гекаты, Локуста!

Локуста?! Полла не поверила своим ушам. Выходит, переживая о драгоценном здоровье своего ненаглядного Лукана, она попала в самое логово жуткой ведьмы, где, видимо, более привычны жены, заказывающие для своих мужей отраву! И эту отравительницу присоветовала ей родная бабушка? Разум Поллы отказывался это воспринимать.

Через некоторое время хозяйка вернулась. Взглянув на Поллу, она, похоже, поняла ее испуг. Полла в свою очередь не могла вернуться к разговору как ни в чем не бывало.

– Он назвал тебя… Локустой?!

Локуста посмотрела на нее с насмешливым вызовом:

– Услышала, значит? Да! Прозвали меня так. И что? Имя мое славно, раз все его знают. А ты сама пришла ко мне, за чем пришла, с тем и уйдешь. Или боишься?

– А разве ты не под стражей?

– Как видишь, нет.

– Но это правда?.. То, что о тебе говорят? И точно ли это ты?

– Я это я. А говорят обо мне разное. Тебе ведь кто-то посоветовал ко мне обратиться, не так ли? Люди приходят, просят меня составить ту или иную смесь и платят деньги. Я не спрашиваю, кто они, зачем им это надо, и не осуждаю их. Я просто делаю то, что умею. Остальное меня не волнует. Сама я за всю жизнь мухи не обидела. А многим и помогла. Наверное, не одну тысячу снадобий приготовила за эти годы, сотни человек спасла, которых чуть не вогнали в гроб наши невежественные лекари. Но вот ведь людская неблагодарность: помнят лишь тот состав, который кто-то кому-то подал с белыми грибами! Хотя сам состав был несомненным успехом моего искусства, которым я могла бы гордиться. Я просто как никто знаю свойства трав и минералов. Ну да ладно! Что я – девчонка, чтобы перед тобой оправдываться? Так нужны тебе мои услуги или нет?

– Пожалуй… нет! – опуская голову, ответила Полла и направилась к выходу. Потом вдруг обернулась и неожиданно для самой себя спросила: Скажи… Верекунда, почему ты так бедно живешь? Ведь тебе, наверное, платят большие деньги?

– Сколько платят – все мои, – пробормотала Локуста. – Мне довольно того, что они у меня есть. Здесь я живу уже тридцать лет, привыкла, мне удобно здесь работать. К тому же все меня уже знают – разумеется, только под моим настоящим именем – и никто не трогает. А сковырнись с места, заведи усадебку, многочисленную прислугу, и не знаешь, будешь ли завтра жива. Здесь я нужна и сильным мира сего, и слабым. По разным причинам. Ну да ладно. Иди! Прощай!