Наша толпа. Великие еврейские семьи Нью-Йорка - Стивен Бирмингем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но внешность бывает обманчива. По темпераменту братья были совершенно разными: Эмануэль — «внутренний» финансист, Майер — общительный контактный человек. Эмануэль был консервативен и осторожен, Майер — спекулятивен и смел. Члены семьи говорили, что Эмануэль изучал финансовую картину и говорил: «Сейчас самое время продавать». Майер смотрел на те же данные и говорил: «Сейчас самое время покупать». Однажды, в разгар паники на хлопковой бирже, Майер вышел из своего офиса в шелковой шляпе, фраке, полосатых брюках, с тяжелым золотым брелоком для часов, покачивающимся на поясе, с тростью с золотой ручкой, с улыбкой на лице и общей уверенностью. К нему подбежал молодой сотрудник и сказал: «Господин Леман, вы не волнуетесь?». Майер ответил: «Мой дорогой молодой человек, я вижу, что у вас не было опыта работы с падающим рынком», — и пошел дальше. Другие члены семьи подытожили их разногласия, сказав: «Майер делает деньги, а Эмануэль их сохраняет». (На портретах можно заметить, что Эмануэль носит темный и трезвый фрак, а оптимистичный Майер — бойкий галстук-бабочку «Чирибл»).
Селигманы и Леманы не были единственными иммигрантами в Нью-Йорке, которые совершали великий переход от торговли и магазинов в провинции к банковскому делу в большом городе. Так, в 1867 г. в центре города появилась новая фирма Kuhn, Loeb & Company и ее маленький владелец Соломон Лоеб. По настоянию жены Лоеб переехал из Цинцинната — ненавистного ей «свинополиса», купил дом на Восточной Тридцать восьмой улице (хотя его предупреждали, что он находится «слишком далеко от центра города» и «наверняка окажется плохим вложением») и открыл частный банковский офис на Нассау-стрит. Стартовый капитал фирмы составлял 500 тыс. долл., а первоначальными партнерами Kuhn, Loeb были указаны «А. Кун, Дж. Неттер, С. Кун, С. Лоеб, С. Вольф» — все родственники. (Первоначальный партнер Лоеба по швейному бизнесу в Цинциннати, Абрахам Кун, вскоре вышел из состава фирмы и вернулся на постоянное место жительства в Германию).
Маркус Голдман, еще один «плащ-палач», также уступил своей жене и увез ее из города, который она так не любила, — Филадельфии. В Нью-Йорке Голдман вывесил на Пайн-стрит табличку с объявлением, что он теперь «Маркус Голдман, банкир и брокер». Голдманы вошли в мир коричневых домов Мюррей-Хилла и присоединились к группе семей, духовным центром которых был храм Эману-Эль, а признанными общественными лидерами — фамилия Селигман.
Офис Маркуса Голдмана в центре города, как и у большинства начинающих банкиров того времени, резко контрастировал с тем, как он жил в центре города (за углом от Асторов) и как одевался. До роскошных офисов в центре города было еще далеко, и Маркус занимал подвальное помещение рядом с угольным желобом. В этом тусклом помещении он установил табуретку, стол и зачуханного бухгалтера, работавшего на полставки (днем он подрабатывал в похоронном бюро).
В стандартной униформе банкира — высокой шелковой шляпе и фраке «Принц Альберт» — Маркус Голдман каждое утро отправлялся к своим друзьям и знакомым среди оптовых ювелиров в Мейден-Лейн и на «Болото», где располагались торговцы шкурами и кожей. Свой бизнес Маркус носил в шляпе. Он знал главную потребность торговца: наличные деньги. Поскольку ставки по кредитам в коммерческих банках были высоки, одним из способов получения наличных денег для мелких нью-йоркских торговцев была продажа своих векселей или коммерческих бумаг[12] таким людям, как Маркус, со скидкой. Коммерческие бумаги в то время продавались со скидкой 8-9%, и Маркус приобретал эти векселя на суммы от 2500 до 5000 долларов и прятал ценные бумажки во внутреннюю полосу шляпы для сохранности. По мере того как длилось утро, шляпа все выше и выше поднималась над его лбом.
Затем, во второй половине дня, он отправлялся в коммерческие банки. Он заходил в Коммерческий банк на Чамберс-стрит, в Импортерс энд Трейдерс на Уоррен-стрит или в Национальный парк-банк на Джон-стрит. Он видел, как кассир, а может быть, и президент, учтиво снимал шляпу, и они начинали пререкаться.
Маркус делал то же, что и Соломон Лоеб, что и Леманы со своими хлопковыми векселями, и что Селигманы в несколько большем масштабе со своими облигациями (которые, по сути, являются просто обещаниями правительства или промышленности заплатить). Маркус, однако, в партнерах, похоже, не нуждался. С самого начала он мог продавать коммерческие бумаги на сумму до пяти миллионов долларов в год.
Берта Голдман в 1869 г. могла позволить себе один из «роскошных экипажей с ливрейными слугами», описанных г-ном Стронгом, чтобы возить ее по утрам по магазинам и делам. Но Маркус предпочитал ходить пешком. Как и Соломон Лоеб. Как и Леманы, и Селигманы. «Торговля на улице» означала именно это. Когда банкиры-пешеходы встречались друг с другом, они торжественно кланялись. Во время ежедневных прогулок они оценивали высоту шляп друг друга.
Прогулки становились традицией среди еврейских банкиров. Все они имели жен, которые считали, что кормят своих мужей сытными завтраками, огромными полуденными трапезами и лукулловыми ужинами. Пешие прогулки компенсировали некоторые из этих эффектов. В этом был и смысл достоинства. Кареты были для ленивых и малозначительных людей. Великолепие транспортного средства могло затмить великолепие пассажира, сидящего в нем. Ходьба закаляла физически и морально, но это был еще и социальный вид передвижения. Идя пешком, человек мог встретиться с друзьями. Идя пешком, он мог быть в курсе того, что делают конкуренты. Человек занимался бизнесом, пока шел, и шел, даже когда плыл. Через несколько лет Джейкоб Шифф, который возвысится над всеми финансовыми деятелями Уолл-стрит, сможет похвастаться тем, что заработал миллион долларов, занимаясь утренней конституцией на палубе «Беренджерии». (Еврейские банкиры были примечательны среди путешественников XIX века тем, что они общались с людьми; языческое общество того времени было антисоциальным в путешествиях, боялось незнакомцев, иностранцев, парвеню и других опасных корабельных союзов).
Конечно, может быть, банкиры ходили по привычке. Такие люди, как Маркус Голдман, Соломон Лоеб и Селигманы, назывались «торговыми банкирами». Но они во многом оставались торгашами, прикрывающими свои маршруты, только теперь они торговали IOU.
12. СИНДРОМ «НАШЕЙ ДОРОГОЙ БАБЕТТЫ»
К концу войны жена Джозефа Селигмана подарила ему в общей сложности девять детей — пять мальчиков и четыре девочки. Братья и
