Деревянное море - Джонатан Кэрролл

Я подавил смешок, наблюдая, как он стремится произвести впечатление на мою обычно застенчивую как улитка падчерицу.

— Да уж, — сказала Паулина и вышла из кухни, оглянувшись напоследок и бросив через плечо взгляд — угадайте, на кого?

Когда дверь за ней закрылась, я сцепил ладони на шее, закинул ногу на ногу и пропел:

— Посмотрим, как Джи-Джи сладит с этой Гаджи.

— Пошел ты в жопу со своим Джи-Джи! Как тебе такое в голову пришло?

— Сокращение от фоонтаджиджи.

Даже он не смог удержаться от смеха.

— Ясно, первое, что на ум пришло. Похоже на французский фильм «Жижи» с Морисом Шевалье.

— Сомневаюсь, что кто-то тебя примет за Лесли Кэрон. Так показать тебе, как с этой штукой обходиться?

— Валяй. Неохота, чтобы Паулина меня приняла за умственно отсталого.

Я не мог удержаться, чтобы не спросить, с явным сомнением в голосе:

— Она тебе правда нравится?

А чтобы скрыть смущение, поспешно распахнул дверцу шкафа и стал доставать кофе и кофемолку. Открыл пакетик с кофе, потянул носом. Кайф!

— Да, нравится. У нее правда на заднице татуировка? Вот никогда бы не стал это делать. А если через пару лет захочешь от нее избавиться? Или картинка разонравится? Но раз она на такое пошла, уж точно не трусиха. Да и собою она ничего. Ты не согласен?

Я себя чувствовал неловко и смущенно. Как объяснить себе, мальчишке, что Паулина казалась мне жутко бесцветной, что я никогда бы ею не увлекся, с татуировкой или без? Но он был мною, а я был им, так почему же я не разделял его симпатии к Паулине?

— Ну покажи мне наконец, как управиться с этим твоим агрегатом. Быстрей — она может вот-вот вернуться.

Смотрел он на меня скептически, но я думаю, втайне не мог не впечатляться всеми сложными манипуляциями, которые необходимы для приготовления одной-единственной чашки кофе. Пока я так священнодействовал, мы трижды поспорили. Почему я не покупаю молотый кофе, чтобы сэкономить время? Зачем нужна машина, которая варит за один прием только одну чашку кофе? Когда я ему сказал, сколько «Гаджиа» стоит, его чуть удар не хватил. Не забывайте — парень привык к ценам шестидесятых годов. Последний раунд наших словесных баталий начался, когда он спросил, зачем мне надо заниматься такой вот херней. Я отвечал спокойно, думал, ему и вправду интересно. Но он меня и не слушал — ему нужно было только подтвердить свое мнение обо всех глупостях, что я делаю. Когда я посмел не согласиться, он разозлился и настроился на воинственный лад. Настоящий головорез, к тому же с характером, да и язык под стать. Я очень хорошо помнил эти свои качества, которые изживал в течение долгих лет. И как только мои родители меня выносили? «Поганец моего сердца» — так назвал меня однажды отец. «Геморрой» — так бы я назвал этого нахала.

Я все же закончил колдовать с кофеваркой, и над белой чашечкой поплыл божественный аромат свежезаваренного кофе. Джи-Джи пригубил напиток.

— Вкусно, только хлопотно. Дай-ка я сам приготовлю следующую порцию.

Я побрел в ванную, а он стал молоть зерна. На пороге кухни я оглянулся и увидел: он поднес к носу горсть зерен и улыбался, закрыв глаза, — милая картинка. Я вспомнил! Я вспомнил, что в его возрасте никогда не признавал, что есть вещи, которые мне сильно нравятся, потому что любое проявление эмоций с большой буквы было признаком слабости. В те времена первой и важнейшей заповедью настоящего мужчины было: Всегда Оставайся Невозмутимым. Выражай одобрение всего лишь пожатием плеч, в крайнем случае — двухдюймовой улыбкой. Держи все в себе, а особенно свои эмоции. Пусть инициативу проявляют девчонки, пусть они демонстрируют свою любовь, а ты делай вид, что тебе это по барабану. И если ты сделаешь девчонке что-нибудь хорошее, не признавайся в этом или дай понять, что это мелочь. Заповедь номер два гласила: никому и никогда не показывай, что тебя в этой жизни что-то очень волнует.

Но эта тайная улыбка, осветившая лицо Джи-Джи, когда он был уверен, что его никто не видит, была ключом к тому, что его впоследствии спасло, точнее, что спасло меня. Много лет он считал, что цель жизни — невозмутимость. Но в один прекрасный день он понял: дружеский интерес гораздо лучше.

Обо всем этом я размышлял, когда, повернув по коридору, снова увидел голую задницу Паулины — на сей раз в зеркале ванной. Точнее, увидел я часть ее задницы — одной рукой Паулина приподнимала рубашку, а другой оттягивала вниз трусы. Поднявшись на цыпочки и переступая с ноги на ногу, она выгибала спину и пыталась рассмотреть через плечо свой зад в зеркале.

Она увидела в зеркале меня.

— Фрэнни, иди сюда! Скорей!

Я вперил глаза в пол.

— Паулина, опусти рубашку.

— Нет, ты должен это видеть. Ты должен посмотреть. Ты должен мне сказать, что все так и есть и я не сошла с ума.

Я шагнул вперед, не поднимая глаз.

— Что увидеть?

— Моя татуировка. Она исчезла. Все исчезло, даже повязка. Как такое возможно? Я ничего не трогала. Только немного сдвинула повязку, чтобы посмотреть, а потом вернула ее на место. А теперь все исчезло. Все!

— Дай-ка взгляну. Так оно и было. Той ночью, когда я увидел ее голой, там, на пояснице, было вытатуировано это перо — яркое, рельефное, многоцветное. А теперь — ничего: идеально чистая молодая кожа.

— Оно было точно здесь, — она прикоснулась к этому месту, и на ее коже появилась ямочка. — Вот тут, а теперь его нет. Как такое возможно, Фрэнни?

Я прикоснулся к ней — не почувствуют ли чего-нибудь мои пальцы, раз глаза не видят. Провел подушечками по ее коже, надеясь нащупать шероховатость, царапину, хоть какую-нибудь неровность, по которым можно было бы понять, куда исчезло столько разноцветных чернил, введенных под девичью кожу меньше трех дней назад.

Ничего. Я не стал объяснять Паулине то, что все равно не мог объяснить, а вытолкнул ее в коридор, облегчился и вернулся на кухню. Джи-Джи еще раньше сказал, что снаружи все изменилось. Теперь я, кажется, начал понимать, что он имел в виду. Мне требовались ответы, а он был единственным, кто мог хоть что-то знать.

Когда я вошел на кухню, Паулина тыкала пальцем сквозь свою ночную рубаху в то место на спине, где должна была находиться беглая татуировка.

— Так покажи, — предложил Джи-Джи самым своим невинным голосом.

Я слегка двинул ему по затылку:

— Прекрати. Пошли выйдем, шалопай ты этакий. Паулина, мы через пять минут вернемся.

Проходя мимо Паулины, он тронул ее за плечо:

— Не вздумай уйти. Я скоро вернусь, и мне надо посмотреть, где она была, эта твоя картинка.

— Хорошо, Джи-Джи, — прощебетала она.

— Если ты хоть пальцем прикоснешься к Паулине…

— Отстань! Тоже мне блюститель нравственности! И что это ты лупишь меня перед ней? Я ничего такого себе не позволял!

— Пока нет, но собираешься. «Мне надо посмотреть, где она была, эта твоя картинка». Тоже мне соблазнитель. Ты поди прошел полный курс в Школе обольстителей Фреда Флинтстоуна. Тонко. Очень тонко!

Он пихнул меня.

— Куда пойдем?

— Ты сказал, что сегодня все переменилось. Что ты имел в виду?

— Открой парадную дверь и сам увидишь, тупица.

Тип, который живет напротив нас через улицу, ездит на белом «сатурне». Он всегда оставляет машину у своего дома и звереет, если кто другой займет это место. Открыв парадную дверь, я увидел черный «ягуар» модель VII — как раз там, где должен был стоять «сатурн». Этот «ягуар» был достаточно дорогой и редкой моделью даже в шестидесятые, когда выпускали такие машины, теперь же это и вовсе раритет. Я точно знаю — у моего отца был такой. Единственная его слабость. Он купил машину из вторых рук и очень ее любил, хотя она и была жутким дерьмом, выброшенные на ветер деньги. С той минуты, как он пригнал ее домой, и до того, как наконец продал с большим убытком, она то и дело ломалась. Ремонт стоил невероятных денег, к тому же приходилось ездить в соседний городок к дорогому механику, специалисту по машинам «иностранного производства». В нашей семье никто, кроме отца, эту машину не любил. Но он упорно отказывался признать, что предыдущий владелец его надул.

Так вот, в то утро напротив моего дома стоял в точности такой же черный «ягуар», как у моего отца. Я смотрел на него, погружаясь в воспоминания. Но у меня была куча дел, поэтому я только показал на него Джи-Джи и сказал:

— Прямо как отцовский «яг», а?

— Это и есть отцовский «яг», приятель. Я сам видел, как отец из него выходил.

Прежде чем я нашел слова для ответа, мимо медленно проехал травянисто-зеленый «студебеккер-аванти». За рулем сидела женщина. В кабине царил полумрак, но я все же разглядел ее силуэт, который мне показался знакомым. Я уже лет двадцать как не видел «аванти». Этот выглядел так, как будто прибыл сюда прямехонько из магазина.