Вэкфильдский священник - Оливер Голдсмит

— Нѣтъ, моя милая, сказалъ я:- разъ, что ты произнесла такую клятву, я не стану — да и не могу — уговаривать тебя преступить ее. Даже ради общаго блага, ты не имѣешь права доносить на него. Во всѣхъ человѣческихъ дѣлахъ можно допустить мелкое зло ради достиженія великаго блага. Такъ, напримѣръ, политики могутъ пожертвовать одною провинціей для спасенія цѣлаго государства; медики отсѣкаютъ часть тѣла для излеченія остального; но въ религіи разъ навсегда, и очень опредѣленно, сказано: не грѣши. И этотъ законъ, дитя мое, вполнѣ правиленъ; ибо если мы дозволимъ себѣ малый грѣхъ для достиженія большого блага, то все-таки мы согрѣшаемъ; и хотя бы предполагаемое благо дѣйствительно осуществилось, но въ промежуткѣ между совершеніемъ предварительнаго грѣха и осуществленіемъ благого послѣдствія можетъ случиться, что мы будемъ отозваны въ иной міръ, гдѣ обязаны за каждое свое дѣяніе дать отвѣтъ, а земные наши счеты будутъ ужъ окончены. Но я все прерываю тебя, милая; продолжай.

— На другое утро, послѣ свадьбы, продолжала она, — я могла убѣдиться въ томъ, что немного хорошаго ожидаетъ меня впереди. Въ это же утро онъ представилъ меня двумъ несчастнымъ женщинамъ, которыхъ обманулъ, какъ и меня; но онѣ продолжали жить съ нимъ. Я такъ нѣжно любила его, что не могла переносить мысли дѣлить его привязанность съ подобными соперницами, и пыталась забыть свой позоръ въ вихрѣ удовольствій. Съ этою цѣлью я танцовала, наряжалась, болтала, но не чувствовала себя счастливой. Мужчины, пріѣзжавшіе къ намъ, то-и-дѣло толковали о могуществѣ моей красоты; но это только усиливало мою печаль, потому что я сознавала, какъ дурно распорядилась этимъ могуществомъ. Съ каждымъ днемъ я становилась задумчивѣе, а онъ нахальнѣе, и дѣло дошло до того, это онъ осмѣлился, однажды, предлагать меня своему знакомому, молодому баронету. Излишнее было бы описывать, какъ меня глубоко уязвила такая неблагодарность. Въ отвѣтъ на его предложеніе я чуть не сошла съ ума и рѣшилась разстаться съ нимъ. Когда я собралась уходить, онъ вдругъ подаетъ мнѣ кошелекъ съ деньгами; я, конечно, бросила ему кошелекъ въ лицо и убѣжала отъ него въ такомъ гнѣвѣ, что на нѣкоторое время утратила сознаніе всей бѣдственности своего положенія. Потомъ опомнилась и подумала, что я самая низкая, презрѣнная и виновная изъ тварей, и что во всемъ мірѣ нѣтъ теперь никого, къ кому бы я могла обратиться за совѣтомъ и помощью.

Какъ разъ въ эту минуту проѣзжала мимо меня почтовая карета: я остановила ее и заняла мѣсто, съ единственною цѣлью уѣхать какъ можно дальше отъ негодяя, котораго презирала и ненавидѣла. Меня высадили здѣсь и съ тѣхъ поръ, какъ я тутъ поселилась, грубости этой женщины и собственныя горькія мысли были единственными моими впечатлѣніями. Тяжко мнѣ вспоминать теперь о тѣхъ счастливыхъ часахъ, которые я проводила съ мамой и сестрой; ихъ горе сильно, но мое еще сильнѣе, потому что сопряжено съ грѣхомъ и позоромъ.

— Терпѣніе, дитя мое! воскликнулъ я:- будемъ надѣяться, что еще не все потеряно. Ложись, отдыхай пока; а завтра я отвезу тебя домой, къ матери и ко всѣмъ нашимъ: они тебя примутъ ласково. Бѣдная мама! она крѣпко огорчена. Но она тебя любитъ, Оливія, и потому все забудетъ.

XXII. Всѣ грѣхи прощаются тѣмъ, кого любишь

На другой день я посадилъ мою дочь сзади себя на лошадь и поѣхалъ домой. Дорогой я всячески старался успокоить ея тревогу и печаль и подготовить ее къ свиданію съ оскорбленною матерью. Проѣзжая красивыми мѣстами нашего края, я пользовался всякимъ случаемъ, чтобы доказать, что Господь къ намъ гораздо милостивѣе, нежели мы другъ къ другу; а также и то, что природа очень рѣдко бываетъ виновна въ нашихъ несчастіяхъ. Я увѣрялъ ее, что она никогда въ жизни не увидитъ ни малѣйшей перемѣны въ моей къ ней нѣжности и что, пока я живъ — а это можетъ продлиться еще довольно долго — у ней никогда не будетъ недостатка въ руководителѣ и защитникѣ; старался укрѣпить ее противъ осужденія свѣта; доказывалъ, какую важную роль играютъ въ жизни книги, эти истинные и терпѣливые друзья несчастнаго человѣчества; и говорилъ, что даже, когда онѣ не могутъ заставить насъ наслаждаться жизнію, онѣ научаютъ насъ, по крайней мѣрѣ, переносить ее съ достоинствомъ.

За пять миль отъ нашего жилища пришлось остановиться у дороги на постояломъ дворѣ, чтобы дать отдохнуть наемной лошади. Мнѣ хотѣлось сперва подготовить семью къ пріему дочери и потому я рѣшился оставить Оливию переночевать тутъ, а самъ — пойти домой и воротиться за нею завтра поутру вмѣстѣ съ Софіей. Было ужо темно, когда мы пріѣхали на постоялый дворъ. Устроивъ Оливію въ порядочной комнатѣ и распорядившись, чтобы хозяйка подала ей ужинъ какъ слѣдуетъ, я поцѣловалъ ее на прощанье и пошелъ домой. Чѣмъ ближе я подходилъ къ своему мирному жилищу, тѣмъ живѣе становилась моя радость: какъ птица, спугнутая съ гнѣзда, сердце мое рвалось впередъ и предвкушало восторги свиданія у моего скромнаго очага. Я воображалъ себѣ всѣ ласковыя слова, которыя буду расточать, и радостный привѣтъ окружающихъ. Я заранѣе чувствовалъ нѣжныя объятія жены и улыбался, представляя себѣ улыбки моихъ малютокъ. Шелъ я тихо, ночь надвигалась все темнѣе. Всѣ крестьяне уже спали и ни въ одномъ сельскомъ домикѣ не видно было огня. Тишина прерывалась лишь изрѣдка пѣніемъ пѣтуховъ или отдаленнымъ лаемъ сторожевыхъ собакъ. Скоро, скоро я увижу и свой дорогой домикъ! Шаговъ за сто отъ дому нашъ вѣрный песъ почуялъ мое приближеніе и кинулся мнѣ навстрѣчу, привѣтливо виляя хвостомъ.

Была полночь, когда я, наконецъ, постучался въ свою дверь. Все было тихо и спокойно. Сердце мое наполнилось невыразимымъ счастіемъ… Но каково же было мое изумленіе, когда я увидѣлъ, что домъ вдругъ озарился пламенемъ, и каждое отверстіе наполнилось багровымъ отблескомъ огня! Я испустилъ отчаянный, судорожный крикъ и упалъ на землю безъ сознанія. Этотъ вопль разбудилъ моего сына, до тѣхъ поръ спокойно спавшаго. Увидя огонь, онъ тотчасъ разбудилъ мать и сестру, и всѣ они, выскочивъ изъ дому раздѣтые и въ страшномъ испугѣ, привели меня въ чувство, но лишь затѣмъ, чтобы быть свидѣтелемъ новыхъ бѣдствій: пламя, между тѣмъ, охватило крышу нашего дома, и она то тутъ, то тамъ обрушивалась, а мы стояли и въ безмолвномъ ужасѣ смотрѣли на пожаръ, точно любовались этимъ зрѣлищемъ. Я смотрѣлъ то на нихъ, то на горѣвшее строеніе, и наконецъ сталъ оглядываться, ища глазами моихъ крошекъ; но ихъ нигдѣ не было видно.

— Горе мнѣ! воскликнулъ я, — гдѣ же, гдѣ наши малютки?..

— Остались тамъ, погибли въ пламени, спокойно сказала моя жена:- и я хочу умереть вмѣстѣ съ ними.

Въ эту минуту я услышалъ внутри дома голоса дѣтей, только что проснувшихся, и тутъ ужъ ничто не могло удержать меня.

— Дѣти, дѣти, гдѣ вы? кричалъ я, бросаясь въ огонь и вышибая дверь комнаты, гдѣ они спали: гдѣ вы, мои крошечки?

— Здѣсь, папочка, мы тутъ! воскликнули они въ одинъ голосъ, и я увидѣлъ, что ихъ кроватка ужъ загорается. Я схватилъ обоихъ на руки и понесъ вонъ изъ дому, какъ могъ скорѣе, и въ ту минуту, какъ перешагнулъ черезъ порогъ на волю — крыша обрушилась внутрь.

— Ну теперь, сказалъ я, сжимая дѣтей въ объятіяхъ, — пусть горитъ и гибнетъ все мое имущество, вотъ они, цѣлы мои драгоцѣнные; посмотри, милая, наши сокровища цѣлы, и мы еще будемъ счастливы.

И мы осыпали своихъ малютокъ поцѣлуями: они обвились рученками за мою шею, раздѣляя нашу радость, а мать поперемѣнно то смѣялась, то плакала.

Я оставался спокойнымъ зрителемъ того, какъ горѣло мое жилище, но черезъ нѣкоторое время почувствовалъ, что жестоко обжегъ себѣ всю руку до самаго плеча. Поэтому я совсѣмъ не могъ помогать сыну ни въ его попыткахъ спасти хоть что нибудь изъ домашняго скарба, ни въ стараніяхъ уберечь отъ огня хлѣбный амбаръ. Между тѣмъ, всполошились и ваши сосѣди и со всѣхъ сторонъ сбѣжались къ намъ на помощь; во и имъ пришлось только стоять сложа руки и вмѣстѣ съ вами безпомощно смотрѣть на бѣдствіе. Всѣ цѣнныя вещи, въ томъ числѣ и мои записки, которыя я берегъ на приданое дочерямъ, сгорѣли до-тла, исключая ящика съ кое-какими документами, стоявшаго въ кухнѣ, да двухъ-трехъ бездѣлицъ, вытащенныхъ Моисеемъ изъ огня въ самомъ началѣ пожара. Сосѣди позаботились, однако, снабдить насъ всѣмъ необходимымъ на первое время: принесли бѣлья и платья, а также кухонной посуды и мебели, которую сложили въ одномъ изъ сараевъ, такъ что къ утру у насъ было готово другое жилище, правда, очень жалкое, но все же мы не остались безъ крова. Мой честный ближайшій сосѣдъ и его дѣти тоже не мало потрудились надъ устройствомъ нашего хозяйства и въ простотѣ душевной всячески старались насъ утѣшить.

Когда утихли домашнія тревоги, на первый планъ выступило любопытство, и мое семейство пожелало узнать, что задерживало меня такъ долго вдали отъ нихъ. Разсказавъ все въ подробности, я сталъ подготовлять ихъ къ пріему пропадавшей дочери. Хотя ничего кромѣ нищеты и горя не могъ я предложить ей, но все-таки мнѣ хотѣлось раздѣлить съ ней нашу участь и главное расположить домашнихъ принять ее поласковѣе. Эта задача была бы, можетъ быть, труднѣе, если бы не это новое бѣдствіе, значительно смирившѣе гордость моей жены и заслонившее прежнюю обиду болѣе острыми и свѣжими впечатлѣніями. Моя рука такъ разболѣлась, что я не былъ въ состояніи самъ пойти за бѣдняжкой, а послалъ за нею сына и дочь, которые вскорѣ воротились, ведя подъ руки несчастную: она не смѣла взглянуть на мать, которая, не взирая на всѣ мои увѣщанія, никакъ не могла сразу простить ее. Женщины вообще гораздо строже мужчинъ относятся къ женскимъ слабостямъ.