Я ухожу - Жан Эшноз

«Это жена мне их подарила, — добавил он рассеянно, — но они спадают, как видите. Они упорно спадают». — «Да, — согласился Феррер. — Это уж всегда так, дареные носки вечно спадают». — «Вы правы, — с кривой усмешкой ответил Делаэ. — Могу я предложить вам выпить?» — «Не откажусь», — сказал Феррер. Делаэ сделал знак одному из белых пиджаков, и они стали молча дожидаться заказанного; потом так же молча, без улыбок и тостов, выпили. «Ну, хорошо, — рискнул начать Делаэ, — так как же мы договоримся?» — «Еще не знаю, — ответил Феррер, — во многом это зависит от вас самого. Прогуляемся?»

Они вышли из отеля «Лондон и Англия» и, вместо того чтобы повернуть к океану, который этим вечером был явно в скверном расположении духа, зашагали в другую сторону. Дни торопливо укорачивались, теснимые долгими осенними ночами. Феррер и Делаэ направились по авеню Свободы к одному из мостов, переброшенных через реку.

Эта река тщетно стремится донести свои волны до Кантабрийского моря — последнее, с его приливами, отбрасывает их назад, врываясь в устье мощным соленым потоком, отравляющим пресную речную воду. Морской вал, идущий против течения, разбивается сперва о пилоны мостов Зуриола и Санта Каталина и лишь миновав мост Марии-Кристины слегка утихает. Но и тогда море долго еще бурлит в недрах реки, баламутит, вздымает ее поверхность толчками, словно младенец в материнском чреве, и так до самого моста Мундальз, а может быть, и дальше, до верховья. Феррер и Делаэ остановились на середине моста и с минуту молча наблюдали войну пресных и соленых вод внизу; Делаэ бегло подумал, что так и не научился плавать, та же мысль посетила теперь и Феррера.

«В сущности, я мог бы от вас избавиться раз и навсегда, — мирно сказал он, сам не очень-то веря в свои слова. — Например, взять да утопить вас без всяких церемоний. Да-да, я имею на это моральное право — после вашего мерзкого деяния». Делаэ поспешно возразил, что такая инициатива навлечет неприятности на самого Феррера, но тот ответил, что он, Делаэ, официально давно мертв, и нынешнее его исчезновение пройдет совершенно незамеченным.

«Вас считают умершим, — подчеркнул Феррер. — С точки зрения закона вы уже не существуете, и вы сами к этому стремились, не правда ли? Значит, устранив вас, я ровно ничем не рискую. Убить мертвеца — это не преступление», — заключил он, не зная, что в точности повторяет доводы, которые сам Делаэ развивал перед Палтусом. «Ну что за шутки!» — воскликнул Делаэ.

«Вы этого не сделаете!» — «Да, наверное, не смогу, — признал Феррер. — Я даже не представляю, как за это взяться, я не владею техникой убийства. Однако согласитесь, что положение у вас хреновое». — «Это верно, — ответил Делаэ. — Я попросил бы вас выбирать выражения, но по сути я с вами согласен».

Все это не очень-то продвинуло дело, и собеседники, исчерпав свои аргументы, смолкли на пару минут. Феррер спрашивал себя, что заставило его выразиться столь грубо. Временами одна из волн, более мощная, чем другие, с шумом разбивалась об основание моста, и брызги пены долетали до ног людей. Смотровые площадки с остроконечными крышами на мосту Марии-Кристины источали слабенький уютный свет. Огни моста Зуриола вверх по течению горели несколько ярче.

«Вообще-то, — благодушно сказал Феррер, — я мог бы привлечь вас к ответственности за воровство, жульничество, злоупотребление доверием и так далее. Начнем с воровства — это уже криминал. Да и сам факт вашей мнимой смерти тоже не слишком законен, разве нет?» — «Понятия не имею», — заверил его Делаэ.

«Я не наводил справок на эту тему». — «Кроме того, я сильно подозреваю, — продолжал Феррер, — что вы скрылись не просто так, — за вами наверняка водятся еще кое-какие неблаговидные делишки». Делаэ вспомнил о злосчастном Палтусе и воздержался от комментариев. «Ладно, — сказал он наконец. — Я проиграл. Мне ничего не остается, как признать свое поражение. Но скажите на милость, что мне теперь делать? В конце концов, это ваша забота, вы-то сами выйдете сухим из воды!» — нагло добавил он.

В ярости Феррер бросился на Делаэ, опрокинул наземь и, беззвучно ругаясь, сдавил ему горло. «Ах ты гомик вонючий! — закричал он наконец в полный голос, забыв, что минуту назад упрекал себя в излишней грубости, — сволочь ты проклятая!» Его жертва, запрокинув голову над бурлящей рекой, тщетно пыталась протестовать, но из хрипящего рта вырывались лишь невнятные мольбы: «Нет… не надо… прошу…».

Вот уже год, как мы познакомились с Феррером, но все еще не удосужились описать его с физической стороны. Впрочем, нынешняя коллизия не располагает к долгим рассуждениям, а потому будем кратки: это довольно высокий пятидесятилетний брюнет с зелеными, а иногда и серыми глазами, недурной наружности; добавим, что, невзирая на его сердечные проблемы всех видов и отнюдь не богатырскую мускулатуру, он способен действовать с удесятеренной силой, стоит ему занервничать. Что и произошло в данном конкретном случае.

«Говнюк поганый! — продолжал он браниться, вцепившись мертвой хваткой в горло Делаэ. — Чертов жулик, чтоб ты сдох!» По мосту мчались машины, внизу прошло рыбачье судно с потушенными огнями, четыре пешехода проскользнули мимо, игнорируя их потасовку, — никто не остановился, хотя она явно грозила окончиться скверно. «Нет… — хрипел Делаэ, — прошу вас… не надо!» — «Молчи, мерзавец, молчи! — свирепо кричал Феррер, — или я тебе всю морду расквашу!» Делаэ уже бился в конвульсиях, и Феррер почувствовал замирающую пульсацию его сонной артерии так же отчетливо, как биение собственного сердца, несколькими месяцами раньше, во время эхограммы. «Господи Боже мой, — недоумевал он, — да что это со мной такое, почему я сегодня ругаюсь, как извозчик?»

34

Далее жизнь Феррера потечет за отсутствием происшествий в обычном порядке. Сначала он потратит целый день на обратную дорогу, решив ехать до Парижа без спешки. Он проведет несколько часов в Ангулеме, сделав большой крюк не с какой-либо специальной туристической целью, а просто, чтобы пообедать, поразмыслить и составить планы на будущее. В машине за неимением специального регулятора приходилось чуть ли не каждые сто километров настраивать радиоприемник на нужную волну. Впрочем, Феррера это не очень заботило, он едва слушал музыку, она служила ему лишь фоном для прокручивания событий последних двадцати часов.

С Делаэ все обошлось на удивление легко. После нескольких минут бешенства Феррер пришел в себя, и они начали торговаться. Перепуганный Делаэ осознал, что дела его крайне плохи. Возлагая большие надежды на подпольную торговлю сокровищами и огромные барыши, он в несколько месяцев просадил все свои сбережения на дорогую одежду, роскошные гостиницы и теперь остался буквально без гроша. Появление Феррера сокрушило все его планы. Слегка остыв, Феррер затащил Делаэ в какой-то бар старого города, чтобы предложить сделку. Там они более или менее спокойно обсудили ситуацию, и Феррер снова начал обращаться к своему бывшему консультанту на «вы».

Теперь за неимением лучшего Делаэ смиренно просил лишь об одном: навсегда оставить за ним новое имя — Баумгартнер, для обретения которого ему пришлось немало похлопотать и заплатить, — фальшивые документы стоят дорого, и обратного хода уже не было; что ж, Феррер не возражал. Но Делаэ все же попытался урвать свою долю: он назовет местонахождение сокровищ только за энную сумму. Феррер счел его требование идиотским; тем не менее он доставил себе удовольствие поторговаться и в конце концов согласился выплатить тому меньше трети названной суммы, что позволило бы Делаэ некоторое время прожить за границей, по возможности, в стране со слабой валютой. Делаэ выбирать не приходилось, он был согласен на все. В конце концов компаньоны расстались без взаимной ненависти, и к вечеру Феррер прибыл в Париж.

На следующий день первой его заботой стала поездка в Шарантон, где он, следуя указаниям своего бывшего консультанта, отыскал спрятанные сокровища, которые тут же переправил в сейф банка и должным образом застраховал. Уладив это, он отправился к Жан-Филиппу Реймону, чтобы забрать у него акт экспертизы; едва ступив на порог, Феррер столкнулся с Соней. Она ничуть не изменилась, при ней были все те же «Бенсон» и «Эриксон», которые автоматически вызвали в памяти у Феррера третий ее атрибут — Бэбифон. Соня встретила его вполне индифферентным взглядом, но стоило им оказаться наедине в коридоре, ведущем в кабинет Реймона, как она осыпала его едкими упреками за то, что он ни разу не позвонил ей. Поскольку Феррер игнорировал эти упреки, Соня перешла к приглушенным оскорблениям, и Ферреру пришлось спасаться бегством в туалет. Но она настигла его там и бросилась к нему в объятия с криком: «О, возьми, возьми же меня!» Феррер стойко оборонялся, втолковывая ей, что сейчас не место и не время для любовных утех, но Соня разъярилась вконец, начала царапаться, кусаться, а затем, напрочь позабыв о приличиях, бухнулась на колени и попыталась расстегнуть ему брюки, приговаривая: «Ладно, ладно, не строй из себя святую невинность, ты прекрасно знаешь, чего я хочу!» Феррер однако, сам не зная почему, продолжал стоять на своем. Наконец ему удалось слегка утихомирить Соню с ее разнообразными приемами обольщения, и он вышел из этой схватки невредимым, правда, со смешанными чувствами. К счастью, немного позже, вернувшись в галерею, он с удовольствием констатировал, что в его отсутствие дела опять пошли на лад, бизнес как будто начал вновь набирать обороты, хотя, нужно сказать, Феррер до самого вечера так и не смог сосредоточиться на серьезном.