Новый Мир ( № 8 2013) - Новый Мир Новый Мир

o:p   /o:p

o:p   /o:p

Если бы Л. Ничюс, герой нашей повести, не был настолько погружен в свои мысли, он бы непременно заметил за соседним столиком пышногрудую блондинку в самом соку, поразительно похожую на известную певицу, чьи песни ему весьма нравились и рядом с которой он давным-давно обедал в одном из тель-авивских кафе на набережной. Певица сидела в одиночестве, и Л. Ничюсу очень хотелось с ней познакомиться, но он сробел и даже автографа не попросил, за что себя потом неоднократно ругал. А сейчас он и вовсе не видел никого вокруг. o:p/

Мир начинается и кончается много где. Он начинается в любом огромном городе, будь то Нью-Йорк, Мехико, Стамбул или Гонконг. В тысячекратно воспетых и обхаянных каменных джунглях легко можно чувствовать себя покинутым, одиноким, брошенным, забытым, но там точно нет ощущения географического тупика, края света. Которое вполне появляется на окраине любого небольшого селения, в каком бы полушарии оно ни находилось. А когда ты сидишь в маленькой забегаловке в населенном пункте под названием Мицпе-Рамон (население — менее пяти тысяч человек, это даже городом не назовешь), перед тобой одна сплошная пустыня, за спиной не только пара сотен километров, но и предательство, унижение, обман и всякое прочее, ты смотришь вперед и не видишь ровно ничего — только вечный песок, солнце, которому до тебя вообще нет никакого дела, и, по большому счету, обрыв. И мысли о том, что где-то совсем недалеко Вифлеем, Иерусалим — колыбель христианства, одного из столпов современного мира, — не спасают. Мир определенно закончился, и сейчас Л. Ничюс осваивался в совершенно новом пространстве. Он сумел обогнать расширяющуюся Вселенную и вот теперь ступил за ее пределы. o:p/

Собственно, он ни о чем и не думал. Он давно все решил и все, что мог, сделал. Он находился в уже привычном состоянии — даже не депрессии, а глубочайшей апатии, когда не лень только одно: дышать. А все необязательное отходит на сто первый план. Он почти ничего не ел, спал без удовольствия, давно ни о чем не мечтал и уж конечно ни с кем не общался, если того не требовало еще трепыхающееся желание не сдохнуть. Поначалу Л. Ничюс пытался проанализировать свое состояние и поведение: что же он в очередной раз натворил? Но потом перестал. Одно цеплялось за другое, третье за пятое, и в результате он мыслями оказывался аж в своем детстве, а что там делать? o:p/

С ранних лет он неколебимо знал, что с ним что-то не в порядке. Безусловно, вина лежала на имени и фамилии. Он, москвич по месту рождения, появился на свет в чисто литовской семье, где национальность и в целом происхождение культивировались с огромным рвением, и было бы наивно полагать, что его родители — Арвидас и Юргита — назовут сына Володей или Сашей. В детсад, однако, малыш попал не простой, а литфондовский, на «Аэропорте» (постарался дальний родственник, переводчик), к тому же на пятидневку. Помимо русских, там встречались и татарские, и азербайджанские, и еврейские фамилии, и даже одна итальянская, но все они звучали для московского уха, тем более — детского, привычнее, чем пять букв, выстроенных в такой занятной последовательности: НИЧЮС. С именем дело обстояло ничуть не проще, и это касалось в том числе взрослых — столь экстравагантное имя с грехом пополам запомнили, но было решительно невозможно обходиться без уменьшительно-ласкательной формы, которой формально просто не существовало, а выдумывать родители не позволяли (в школе, впрочем, ситуация изменилась). К малолетнему литовцу все обращались исключительно «послушай», «а ну-ка», «дружочек» (воспитатели) и «эй», «але», «ты че» (воспитанники). И хотя в остальном, конечно, никто не выказывал в адрес необычного ребенка никакой враждебности или агрессии, — все-таки публика собралась не абы какая, — но первичная самоидентификация, столь необходимая на рассвете сознания, была героем нашей повести утеряна, а точнее — так и не приобретена. Пять дней в неделю он ощущал себя «дружочком» и лишь два — тем, кем положено. Он многое забывал и дома далеко не с первого раза реагировал на свое имя, которое его родители произносили с огромным уважением и чуть ли не благоговением. А еще литовский язык... Разумеется, никто и помыслить не мог, чтобы дома говорить на русском. Но к счастью, главный талант Л. Ничюса проявился очень рано: с языка на язык он переходил с легкостью, уже года в три различая, где надо изъясняться так, а где — не так. Двуязычие если и влияло на его умственные способности, то только положительно. Но ум — это одно, а душа, тем более маленького ребенка, столь хрупкая, — совсем иное. За пять дней в садике Л. Ничюс успевал отвыкнуть и от своего имени, и от литовского языка, и от манеры общения родителей, но, конечно, ужасно соскучиться он тоже вполне успевал, поэтому когда за ним в пятницу приходил кто-то из родителей (а чаще всего оба), он кидался навстречу с радостным воплем, автоматически меняя язык: «Мама, папа, наконец-то, я вас так ждал, einam greičiau namo!» <![if !supportFootnotes]>[1]<![endif]> . Малыш головой понимал факты (детский сад — один мир, дом — другой), но сердце отказывалось разбираться во всем этом. Он принимал такое разделение, но видел, как странно и чуть неприязненно на него в триумфальные моменты встречи с родителями смотрели все остальные, и немного недоумевал, почему они с мамой и папой не могут вести себя так же — просто говорить на одном языке везде? В прочих местах все выглядело тоже довольно странно. Нередко случалось, что он заходил вместе с мамой в магазин и она общалась с продавцами на русском, а с ним — как обычно: «Будьте добры двести граммов таких-то конфет... Mazyli, nori situ kitu? <![if !supportFootnotes]>[2]<![endif]> Да, именно этих, пожалуйста». Л. Ничюс почему-то смущался и всегда старался отвечать кивком или невнятным бубнежом. o:p/

Оба его родителя появились на свет в небольших деревнях в разных концах Литовской тогда ССР. Отец, Арвидас Ничюс, в крохотном Свенцеле, что на Куршском заливе, а мама, Юргита Томкуте, в Панделисе — почти на границе с Латвией. Они встретились в Вильнюсском университете, на математическом факультете, где их очень сблизило происхождение — обоим нечасто доводилось бывать в больших городах, хотя, конечно, в середине семидесятых невозможно было дожить до студенческого возраста и ни разу не побывать в Паневежисе, Каунасе или Вильнюсе. Поначалу они очень стеснялись широких улиц и больших, по их меркам, скоплений народа, да и по-литовски они говорили лучше, чем по-русски (деревенские традиции сложно выкорчевать), вот и держались рядом. А потом, очень быстро, освоились как с проживанием в столице союзной республики, так и с новыми отношениями. Они окончили университет, сыграли свадьбу и готовились мирно жить всю жизнь в Литве, как вдруг, еще до защиты, Арвидаса пригласили работать в Москву, в загадочный НИИ, о котором он на тот момент вообще ничего не знал. Ничюс, конечно, хотел бы оказаться в Москве, но слегка боялся — там-то вообще все незнакомое. Чесали затылки долго — созвали целый совет. Из деревень приехали родители, стали обсуждать. Арвидас видел, что жена сделает так, как скажет он, а его никто не мог склонить ни в одну сторону. Одни старики уговаривали ехать, другие — остаться. В результате свое веское слово сказала уязвленная гордость. Настал срок явиться в партком университета, чтобы доложить о своем решении. Арвидас честно рассказал, что и хочет, и боится. На него глянули с презрением: «Думаешь, ты у нас один кандидат? За тобой целая очередь». Для убедительности перед его носом потрясли каким-то списком. Арвидас сильно смутился и немедленно дал свое согласие. Вскоре по приезду в Москву Юргита забеременела. Там же родился их единственный сын, герой нашей повести. o:p/

Родись он и проведи всю жизнь в Свенцеле, Панделисе или даже Вильнюсе, возможно, он бы чувствовал себя значительно счастливее, чем прожив четверть века в одной из крупнейших столиц Европы, а затем перебравшись в другой мегаполис, не менее сумасшедший и совсем не похожий на тихие литовские маленькие города, где все было бы иначе. o:p/

o:p   /o:p

...Передвигаться по Израилю автостопом, или, по-местному «трэмпом», он никогда не любил. Дороги отличные, машин много почти везде, но останавливаются не очень охотно, если ты не в армейской форме. Во времена студенческой юности он таким способом изрядно поездил — в Петербург, в Волгоград, даже в Уфу один раз. Но в России если уж едешь автостопом, то точно никуда не торопишься, расстояния не те. А весь  Израиль — половина дороги от Москвы до Уфы. Вот и получается, что в целях экономии надо рвануть трэмпом из Хайфы в Тель-Авив, времени практически в обрез, а на трассе застреваешь — тебя не подбирают двадцать минут, сорок, а когда подбирают, уже все равно, потому что туда, куда торопился, безнадежно опоздал. Конечно, можно поехать автобусом или поездом, но тогда придется себе отказать в чем-нибудь ином. Л. Ничюс пару раз попробовал израильский трэмп да и бросил — не понравилось пролетать мимо намеченных мероприятий. Говорят — в Москве бешенный ритм, люди всегда куда-то торопятся. Ерунда! По-настоящему динамично люди живут тут. Квартира в одном городе, главная работа в другом, халтурка в третьем, в гости вечером зовут в четвертый и так далее. Какой уж тут трэмп... o:p/