Западная Европа. 1917-й. - Кира Эммануиловна Кирова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чисто экономические требования забастовщиков особого внимания сторонников «твердой власти» не привлекали. Конечно, и здесь не обходилось без отдельных выпадов консервативной прессы. Редактор «Фигаро» А. Капю звал, например, своих единомышленников «сказать рабочим, что буржуа страдают от дороговизны так же, как и они, и что пора дискуссий на социальные темы уже прошла или еще не наступила»{215}. Некоторый ропот вызвало и обсуждение в сенате закона об английской рабочей неделе. Сенаторы заявляли, что проект этот внесен в палату «под воздействием улицы» и что правительство не должно вмешиваться в регламентацию труда. Но, возражая против закона об английской рабочей неделе, сенаторы заранее знали, что они его примут: уж слишком грозными казались им раздававшиеся на улицах французских городов возгласы: «Долой войну!» «Этот проект закона архиплох, но это не помешает мне его принять», — говорил один сенатор. «Те, кто выступает против вас, те будут голосовать за вас», — обращался к членам правительства другой{216}.
Закон об английской рабочей неделе сенат действительно принял без каких-либо изменений и добавлений.
Но если правые и готовы были примириться с грошовой прибавкой к заработной плате, которой добились весной 1917 г. работницы, и даже на худой конец с некоторым сокращением их рабочего дня, то с политическим, антивоенным характером рабочих выступлений они примириться не хотели. Он их тревожил и возмущал чрезвычайно. А так как рабочее движение во Франции все более приобретало именно такой, антивоенный, характер, то правые яростно обрушились на рабочие организации, митинги, собрания, стачки.
Практические требования правых по борьбе с рабочим движением представляли собой целую шкалу оттенков. Все они резко критиковали «инерцию» правительства и призывали «ударить без промедления по пропагандистам мира». Более умеренные считали, что для этого достаточно решительного применения уже существующих законов. Более крайние звали к изданию новых, особо суровых. Одни заявляли, что стачки, даже и в гражданской промышленности, следует запретить. Другие требовали, чтобы мобилизованным рабочим военных предприятий платили не больше, чем солдатам на фронте. Наиболее оголтелые настаивали на роспуске рабочих синдикатов, бирж труда, на аресте их лидеров. А так как подобные требования, идя вразрез с политикой «священного единения», наталкивались на противодействие Мальви и так как Мальви не смог удержать стачечное движение мая-июня 1917 г. в рамках чисто экономических требований, то нападки на либерального министра внутренних дел не прекращались.
Тот факт, что Мальви был близок с одним из лидеров радикал-социалистов Ж. Кайо, в котором видели в то время главу французского буржуазного пацифизма, делал эти нападки еще ожесточенней. Велись они широким фронтом, исходили от газет, сенаторов, депутатов. «Это непостижимо, что правительство не препятствует пацифистской пропаганде в час, когда моральное состояние страны так нуждается в укреплении! — восклицал Эрве. — Чего ждут, почему не запрещают газеты и брошюры, которые творят это дело измены? Скажут — свобода?.. А что это такое — свобода? До конца войны мы не знаем ничего, кроме общественного спасения!»{217}.
О том, что «безнаказанность поощряет антивоенную пропаганду», писал в «Фигаро» и один из ведущих сотрудников этой газеты Полиб (Ж. Рейнах). Как и большинство сторонников «завинчивания гаек», он видел причину антивоенных настроений масс не в их усталости от навязанной им войны и в отвращении к ней, а в некоем таинственном «заговоре пацифистов». В его изображении вся беда была в том, что «одержимым (т. е. противникам войны) позволяют заражать фабрики своими речами, окопы — своими писаниями… Надо с этим покончить способом наиболее решительным и быстрым. Энергичного взмаха метлой — пусть даже это будет грубовато — окажется достаточно», — заявлял Полиб{218}. «Мы обязаны господину Мальви печальными днями, которые мы не хотим пережить вновь», — утверждал Клемансо{219}.
К публичному нажиму «штатской» реакции присоединялся скрытый от общественного мнения нажим реакционной военщины во главе с Петеном. Восстания в армии обострили отношения между штатскими и военными властями. Военное командование видело основную причину солдатских волнений в «тлетворном» воздействии тыла и некоем таинственном заговоре пацифистов. Еще Нивелль в феврале 1917 г., в бытность свою главнокомандующим, обратился к Мальви с письмом, полным жалоб на то, что с тыла на фронт приходят пацифистские листовки, которые «сеют сомнения в успехе нашего дела», что на солдат «плохо влияют» известия о стачках в тылу и т. п. Он требовал, чтобы антивоенная литература (на деле крайне немногочисленная) энергично конфисковывалась, рабочие собрания (пусть даже корпоративные) запрещались, «С. Фор, Мерргейм, Юбер и дюжина других агитаторов» были взяты под арест{220}.
Мальви отвечал уклончиво. В мае 1917 г., когда во главе французских армий встал Петен, нападки генерального штаба на либерального министра внутренних дел возобновились с новой силой.
Взаимная неприязнь Петена и Мальви коренилась в глубоком различии их взглядов. Петен, 30 лет спустя сотрудничавший с фашистскими оккупантами, уже в годы первой мировой войны был известен как ярый консерватор и противник парламентского управления. Во Франции «слишком много парламентариев, министров, комитетов». Для управления страной было бы, вероятно, достаточно трех человек — триумвирата, говорил он в доверительной беседе летом 1917 г.{221}
В 1917 г. Петен, по его собственному признанию, стремился «добиться для всей страны режима, аналогичного тому, какой он ввел в армии». Он не раз доказывал членам французского правительства, что, хотя подобный режим «и может претить политическим деятелям, привязанным к принципам свободы и демократии», он все же необходим{222}.
В апреле 1917 г., когда на заседании Совета министров дебатировался вопрос о назначении Петена главнокомандующим, Мальви был против. Он, как свидетельствуют современники, опасался возможных попыток Петена установить в стране военную диктатуру. Так, Рибо записал в своем дневнике 26 апреля 1917 г., что Мальви против назначения Петена, «которое он считает опасным»{223}. А. Ферри объяснял сопротивление Мальви назначению Петена тем, что «Мальви пугал призрак военной диктатуры»{224}. О том, что Мальви опасается «реакционных тенденций» генерала, сообщал в Петроград и русский посол во Франции А. П. Извольский{225}. Петен, со своей стороны, видел в либеральном министре внутренних дел «творца беспорядков». «Этот Мальви… Петен решил, если он встретит его на заседании Совета министров, не подавать ему руки. Он надеется, что Клемансо его (Мальви. — К. К.) прогонит», — записал А. Бордо (близкий к Петену) в конце
