У чёрта на куличках - Владислав Хохлов

Парень отошёл к окну и облегчённо выдохнул, поскольку этим утром самолично открывал ставни. Даже малейшего намёка за грязным стеклом не было видно, только плотные тени и искажённые на окне образы.

– Гриша, ты там? – звала Мария, но всё было также глухо. – Открывай!

Вспоминая то, что случилось одной ночью, Серёжа не желал оставаться на улице слишком долго, – стоило темноте накрыть всех разом, как могло случиться что-то действительно страшное.

Он постучал в окно, но результата было не больше, чем от ударов дверь. Может, внутри всё же никого нет, и дверь просто заклинило? Парень прижался лбом к стеклу и попытался разглядеть что было внутри.

Точно по зову, вначале он увидел движение во мраке, а за ним и едва уловимый отдалённый звук.

На родительской кровати кто-то был. Это была сгорбленная и голая женщина, восседающая над кем-то, прыгая вверх-вниз и придерживая груди. Она была повёрнута к окну, но никак не замечала случайного зрителя, или просто не желала его замечать. Кроме неё был и Григорий, что был конём в этой скачке и находился под незнакомкой. Вместо цоканья копыт, из избы доносился едва уловимый женский стон.

Серёжа не мог отвернуть глаз от этой картины. Кто она? Он никогда её раньше не видел, и даже представить не мог, что в таком захолустье может жить красавица с такой тонкой и искусной фигурой. Часть её стана и лица скрывали тени, оголяя лишь небольшие изгибы заходящими солнечными лучами, и в таком свете она напоминала чарующую фантазию.

Она была чудесна, желанна. От неё тяжело было оторвать глаз, а голос опьянял. Серёжа не просто хотел заставить Григория опомниться, он хотел оказаться на его месте.

Парень повторно ударил, грозя разбить стекло, и снова мир внутри избы был глух к зову снаружи.

– Скотина! – рявкнул он. Его охватила ненависть, и он не мог описать себе, почему именно это чувство огнём выжигало его сердце.

Серёжа вернулся к матери, но ничего не сказал ей. Она начала расспрашивать сына, поскольку испугалась его бурной реакции, а тот лишь молча принялся выносить дверь плечом.

Удар, второй, третий. Стоило и в четвёртый раз нацелиться на непробиваемую баррикаду, готовясь попрощаться с ноющими костями в плече, как просвистела щеколда.

Дверь открылась. За ней стоял Григорий в одних штанах, весь вспотевший и перепуганный, точно мгновение назад был вырван из цепких лап кошмара. Кроме него, в избе была только кошка.

27 ноября 1988 года, поздний день

Почти весь прошлый день (26 ноября), Серёжа провалялся на печи. Это было так легко и приятно, особенно когда она была растоплена и ничего не оставалось делать, как просто лежать и наслаждаться согревающим тело теплом. Весь прошлый день отец так же работал как проклятый, как и позавчера. Парень даже был рад, что у Григория нашлось увлечение, – хоть и не очень этичное, – но всё же позволяющее меньше видеться отцу и сыну.

Хищно уплетая маринованный картофель, он думал о своём родном кадетском корпусе. Жизнь там казалась настоящей сказкой, а небольшие «выходные» домой были сравнимы лишь с заключением в пыточной. И сейчас он также находился в пыточной, только более устаревшей. Григорий умел общаться с людьми, и то, что ему сейчас помогали, подсказывали, и даже пальцем не тронули за прошедшие полторы недели – было настоящим чудом. На удивление даже Мария и Вера нашли себе привлекательное занятие, и только Серёжа остался не у дел. Да, у него был Борька, который как бродячий пёс приходил и уходил, когда ему того хотелось. Мучимый скукой, молодой кадет даже обошёл единственные заселённые избы, и нигде не приметил то, где мог бы жить юный товарищ.

Одним из необычных построек была изба самого Игоря, того самого, которого умоляла найти Юлия. На удивление изба выглядела самой дрянной и неряшливой – возможно, близость к единственному амбару-свинарнику давала свои плоды. Словно ощетинившийся кот, из избы в разные стороны торчали то засечки, то какие-то доски и палки, то осколки брёвен. С определённой стороны это даже могло напомнить то, словно кто-то пытался заколоть огромного зверя. В ней не было ни печной трубы, ни единого окна. Только голые стены с рубцами на них и дверь. Натуральный бункер.

Серёжа перестал жевать картошку и вернул её в банку с маринадом. Чем больше он думал о Юлии, которая всё крепче и крепче заседала у него в голове, тем сильнее ему хотелось лично встретиться с пресловутым Игорем. Возможно эту пару связывает что-то куда более сильное, чем обычное знакомство, а отстранённость обоих от общества (когда за «общество» можно было принять только Бражника и его компанию из четырёх человек) связывало их в некое тайное братство. Но интересно, кто же ещё мог быть в этом братстве? И где остальные двадцать жителей Неясыти?..

Кошмар, который он увидел ночью, был реален. Это подтвердил Борька. Но после той сцены, ничего ужасного не происходило. Всё просто исчезло. Замерло. Может, дело обстоит не так легко и понятно, как того хочет парень, или и вовсе это что-то было личным, что желательно не показывать городским. Серёжа сразу вспомнил различные бандитские разборки, в которую легко могла вляпаться Юлия. А все дикие образы были лишь наваждением сонного разума.

Где-то у стены напротив послышался скрип половицы. Парень поднялся и взял в руку тапок. Замерев, он высматривал малейшее движение. Когда начала открываться дверь в сени, он чуть ли не кинул свой снаряд прямо в сестру.

– Что ты делаешь? – спросила Вера.

– Я подумал это кошка.

– Нееее… я её тоже давно не видела. Как дверь не открывалась, тогда в последний раз и видела.

– Может сбежала, – облегчённо выдохнул юноша на печке. С того момента, как он видел в окне отца и незнакомку, у него появилось резкое и неописуемое отвращение к местной животинке, на которую раньше он просто не обращал внимания. Григорий в тот вечер был слегка вял и потерян – неудивительно, учитывая его резкое пристрастие к алкоголю и тяжёлому труду.

– Жалко её…

– У тебя же аллергия на них.

– Но всё равно жалко… Вдруг с ней случится что-то плохое.

– Деревенские коты – самые живучие. Ты же знаешь, что у них девять жизней?

– У Барсика не было девяти жизней… – Вера легонько и стыдливо всхлипнула. Она стеснялась плакать даже при брате,