Комедианты - Валерий Михайлов

Она говорила, и ко мне возвращалось спокойствие, абсолютное спокойствие. Я слушал её с закрытыми глазами и видел кружева, огромные белые кружева, в которые превратился Мир. И в этом мире кружев я был тоненькой нитью, которая, однако, тоже вносила свою лепту в непередаваемый по своей красоте узор.

– Продолжи рисунок, – прошептала она, и я увидел, куда должна пойти нить.

В то же мгновение я очутился возле своего дома. Я всё ещё был в крови и был совершенно голым. Домой идти было страшно. Я был один во всём Мире, и это одиночество ввергло меня в отчаяние.

Глава 12

– Как рыбалка, Дюльсендорф?

– Не жалуюсь.

– Я слышал, у вас рыбка сорвалась?

– У меня не срывается.

– Да? А как же форсирование событий?

– Вы что-то имеете против форсирования событий?

– Ничего, если, конечно, не считать такой мелочи, как результат.

– О каком результате вы говорите?

– А у вас их несколько?

– Лично у меня ещё ни одного. Форсирование намечено на следующий месяц.

– А как же ваша удивительная прогулка?

– И вы называете это форсированием?

– А вы?

– Я называю это стимуляцией.

– В любом случае вы его потеряли.

– Жизнь – сложная штука.

– Что вы хотите этим сказать.

– Только то, что не всё лежит на поверхности. Иногда трудно сказать заранее, где найдёшь, а где потеряешь.

– Вот вы его и потеряли.

– Не знаю. Может быть, потерял, а может, и нашёл. Время покажет.

– Время покажет, но сейчас оно работает против вас.

– А вот здесь вы ошибаетесь в корне. Время не работает ни за, ни против. Время нейтрально, как и всё вокруг.

– Вы так считаете?

– Намного важнее, как считает время, вы не находите?

– Ну, это нам, как говорится, не дано.

– А раз не дано….

– Ладно, Дюльсендорф, до встречи.

Глава 13

Материализовавшись у своего подъезда, голый и окровавленный, я по какой-то совершенно не ведомой мне причине бросился не домой, а к Диме. Как я тогда не попал в милицию?!! Не иначе как вмешалась одна из заинтересованных сил. Ну да об этом можно только гадать.

– Нихуя себе! – вырвалось у Димы, когда он увидел меня во всей моей красе.

Я пулей влетел в квартиру и запер дверь на все замки.

– Ты откуда такой? – спросил Дима, глядя на меня глазами того самого рака, из анекдота, который увидел любовь кита и камбалы.

– У тебя водка есть? – спросил я, проходя на кухню.

– Есть.

– Давай.

Я вырвал у него из рук бутылку и сделал несколько больших глотков.

– Так откуда ты такой взялся?

– Может, я сначала приму душ?

– Прими. Полотенце сейчас принёсу.

Водка и душ подействовали на меня благотворно. Вместе с кровью я смыл с себя шок последних событий. Не то чтобы я успокоился, об этом не могло быть и речи, но, по крайней мере, ко мне вернулась способность мыслить, чувствовать, воспринимать…

– Дима, у тебя нет чего-нибудь надеть? – спросил я, выходя из душа.

– Сейчас.

Порывшись в шакфу, он достал спортивные штаны и футболку. Затем мы сели за стол, где уже ждала водка и простая закуска: хлеб, аджика, сало, квашеная капута.

– Давай выпьем, и ты расскажешь, в честь чего ты в таком виде, – предложил Дима.

– Кажется, я влип в историю.

– Кажется?

– Да, дерьмо полное, – решил Дима, когда я закончил рассказ.

– Что мне делать?

– Что делать? Вот тут дерьмо и начинается. Можно, конечно, обратиться в милицию, но что ты им скажешь? Что был участником ритуального убийства в мистическом лесу в параллельном или перпендикулярном, хрен разберёшь, мире? Что убил некто по имени Дюльсендорф, человек, которого в нашей реальности просто не существует. Да они в лучшем случае вызовут психбригаду.

– Но если они меня найдут…

– Тогда тебе пиздец по полной программе.

– Так что мне делать?

– Что бы ты ни делал, всё равно тебя поимеют. Как в том анекдоте. Ладно, пару дней можешь побыть у меня, а потом бери деньги, документы и дуй туда, где тебя никто не знает.

– Спасибо.

– Я бы тебя подержал и дольше, но я представлен твоей даме, так что ко мне они придут.

– Нет, на самом деле, спасибо.

– Тогда давай ещё выпьем.

В квартире было чисто, стерильно чисто. Раньше у нас никогда не было такой чистоты. Каждая вещь, каждая мелочь лежала на своём месте. Ни пылинки, ни соринки. Квартира образцового порядка. И среди этого порядка, в спальне, в ещё недавно нашей спальне на застеленной чистейшим бельём кровати лежала ты в дорогом костюме и новых туфлях, подошвы которых ещё не успели поцарапаться.

Ты была спокойной, с легким налётом одухотворения, и если бы не рана на шее с орхидеей кровавого пятна вокруг, можно было бы подумать, что ты примирилась со всем на свете, включая так любимого тобой Бога. Всё это было настолько абсурдно, что казалось экспозицией музея или панорамой в какой-нибудь комнате страха. Не хватало только таблички с разъясняющей надписью.

О ходе времени, о так любимых философами ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС напоминал дым, поднимающийся из пепельницы, где мирно и совсем уже обыденно тлела твоя сигарета. Чтобы как-то прийти в себя, воспринять, переварить и отреагировать, замкнуть тем самым пресловутую нервную дугу, я взял твою сигарету и втянул в себя ставший отвратительным (я не курил уже целую вечность) дым. Моя затяжка была неким ритуалом, нелепой попыткой хоть что-то сделать, пусть даже обронить дурацкое ПРОЩАЙ.

– Прощай… – прошептал я, положил сигарету на место и, пятясь, вышел из комнаты.

Нервно и совсем уже неуместно засвистел поставленный на огонь тобой или убийцами чайник, требуя безотлагательного вмешательства в свои внутренние дела. Вот кому действительно не было никакого дела… По дороге на кухню я зашёл в ванную, где всё тоже сияло чистотой. Умывшись и почистив зубы, я пустил изо рта белую от зубной пасты струю воды прямо в зеркало, чтобы хоть как-то избавить себя от этой довлеющей чистоты.

– Да заткнись ты! – крикнул я чайнику, но ему было наплевать на мои слова.

Войдя на кухню, я выключил газ, и чайник в последний раз недовольно свистнул и затих, немного потрескивая. Он всегда немного потрескивал, когда остывал. Я совершенно механически заварил себе чай и выпил чашку с сыром без хлеба, макая сыр в мёд. Поев, я принял душ, словно ничего такого здесь не произошло.

– Ну, и что ты мне скажешь? – спросил я себя и уставился в зеркало, из которого на меня смотрел Дюльсендорф собственной персоной.

– Ты мой, – прошептал он мне.

– Выкуси, сука. – Я показал ему средний палец.

После всего происшедшего меня совершенно не удивило поистине твин-пиксовское появление Дюльсендорфа.

Я оделся, взял документы, деньги… Я словно бы собирался на работу, в гости или в очередной ежедневный поход, так неуместный в подобных обстоятельствах. Я чувствовал себя одновременно актёром и зрителем плохого кино или, скорее, плохого спектакля с плохими актёрами, по крайней мере, я был плохим актёром, которого вытащили на сцену из зала и заставили что-то делать.