Родом из ВДВ - Валентин Бадрак

Глава девятая

(Рязань, РВДУ, 1988–1989 годы)

Самым дивным в рельефном узоре их отношений было абсолютное отсутствие свойственной молодым людям интриги. Волшебное чувство возникло органично, без сложных любовных треугольников, противоречий, двусмысленности, сомнений. Они сразу поверили друг другу и интуитивно доверились. Тухлый запах ревности не омрачал короткой прелюдии жизненной сцепки, а внезапно возникшая совместная мелодия не казалась обоим ни стоической, ни стенающей. Словно добрый кудесник нашептал молодым людям, что это именно тот случай, когда двое оказываются с первого и до последнего мгновения вместе. Алексей порой задавался вопросом «почему» – он слишком боялся спугнуть волшебную сказку. Аля казалась Алексею индивидуумом трансперсональным и сензитивным и при этом невероятно дерзким по отношению ко времени, к окружающему пространству. Алексей мало верил в мистику, но в отношении Али у него не раз возникало непреодолимое острое ощущение, что она появилась в его жизни не случайно. С самого начала они вдвоем как-то даже слишком берегли отношения, словно опасались потерять нить общения. Алексей настойчиво набивался ей в друзья, что в его символике было значимее телесной близости. И они стали друзьями, хотя, откровенно говоря, он нередко украдкой окидывал взглядами, ничуть не слабее, чем у мифического минотавра, ее хрупкое, далеко еще не сочное тело.

В Алине Алексея изумляла постоянная готовность к счастью: ее волновали улыбки, изысканные ароматы, героические биографии, проникновенные стихи, тонкий юмор выхваченных из житейского контекста ситуаций. Алексей никогда не видел ее унывающей, он с каждым днем все больше влюблялся, тонул в ней, и она позволяла ему это делать, медленно снимать с себя покров сокровенной тайны пробуждающейся женственности. Он познавал ее постепенно, как саму жизнь, как человек узнает свой первый счастливый день – неповторимый и незабываемый. От прохладного, манящего нежным янтарным светом рассвета, мимо солнечного накала полудня и, наконец, до райского освобождения во время томного, в маслянистых тонах, многозначительного и плутовского заката. Они начали встречаться осторожно, точно двигались меж зеркал, боясь спугнуть искаженным отражением, скабрезным звуком неведомого слова или чуждым прикосновением. Упражнения в деликатности плавно трансформировали отношения в серьезную дружбу, в которой – и это казалось курсанту в высшей степени странным – не оставалось места совращению и обольщению.

Сначала все носило будто бы будничный характер, но и в нем каждый из двоих угадывал вкус зреющего плода под маняще пахнущей кожурой. Аля как-то сделала Алексею несколько подсказок по технике плаванья, и, к своему удивлению, он уже через неделю улучшил свой результат на стометровке на целых две секунды. «Ты наблюдала за моим плаванием?» – спросил Алексей тоном участкового инспектора, уличающего подростка в хулиганстве. Девушка отмахнулась: мол, вас, курсантов, не так много в бассейне, чтобы совсем не замечать. Но в ее глазах светилось озорство, а за ним он успел выхватывать своим ищущим взглядом ту волнующую туманную поволоку, которая не давала покоя его мужскому естеству. Курсант сиял и благоухал внутри, но страшное подозрение не давало ему покоя. «Так ты видела, как я напрягался, чтобы плыть вровень с тобой?» Насмешница непринужденно смеялась: «Просто хотелось тебя подразнить…» Боже праведный, содрогался он, а он-то полагал, что успешно маскируется, а на самом деле был на виду, как игрушечный солдатик в руках балующегося ребенка! Но он тоже не остался в долгу: узнав, что больше всего девушка любит ландыши, он в последний день первого летнего полевого выхода нарвал громадный букет и совершенно ошарашил ее ароматным лесным подарком. Он на ходу учился делать сюрпризы, хотя порой его неуклюжие усилия напоминали движение слепого котенка в незнакомом помещении. Но на первом этапе отношений принципы всегда важнее содержания. Кроме того, в успехе кое-каких своих поступков Артеменко был уверен абсолютно. Например, чтобы блеснуть перед выпускницей познаниями в поэзии, он тайком выписал в библиотеке два, как он полагал, колоритно-мужских солидных стихотворения: стивенсоновский «Вересковый мед» в переводе Маршака и громадный отрывок Лермонтова из бессмертной поэмы «Мцыри» – тот, где описана грандиозная, душещипательная борьба героя со смертоносным барсом. Алексей вообще-то не любил стихов, но страстное желание найти еще одну общую для них тему заставило его несколько дней покопаться в поэтической сокровищнице человечества. И к своему изумлению, он увлекся не только содержанием, но и звуками, мелодией, которые порождало произношение вслух тех или иных стихотворений. Они походили порой на строевые песни, зажигательные, порождающие сонмище образов и пестрых картин. Юноша исписал стихами половину специально приобретенного для приобщения к поэзии крошечного блокнотика, а их запоминание заняло у курсанта Артеменко ровно два перехода – от Рязани до Селец и обратно. Бодро протопав сто десять километров, он стал обладателем тайных стихотворных шифров, причину приобретения которых поведал лишь Игорю, оторопевшему от странной задумки. Две бессонные ночи в карауле довершили дело: бесконечные повторения с визуальным представлением выхваченных из мрака ночи выпуклых картин героического действа обеспечили прочность новых кристаллов из выложенных в определенном порядке слов. С того дня Алексей держал их как козырную карту, которую готов был в любой момент бросить к изящным ножкам избранного для поклонения ангела.

Правда, курсант не был уверен, что именно эти стихи могут понравиться девушке, так как уже во время первых встреч выяснил, что у них разное представление о силе и добродетели. Но вот количество выученного непременно произведет впечатление. Вскоре Алексей сделал странное открытие: хотя они оба зачитывались книгами, оказалось, их волновали совершенно разные образы. Любя книги без меры – в какой-то момент они заменили ей общение с родителями, – Аля совсем не любила Толстого. Не то чтобы она не читана его, напротив, как оказалось, она перечитана все его ключевые произведения; она не любила и не уважала его героев, и особенно героинь. «К чему романтика и широта души Наташи Ростовой, если она после семи лет замужества уже растолстела, опустилась до неряшливости, скупости и ревности к гувернантке, короче говоря, стана обычной склочной бабой. Ну ты бы стал жить с такой?» – вопрошала она Алексея запальчиво, который краснел и что-то мычал в ответ, ибо совсем не помнил таких подробностей из «Войны и мира». Но вместе с тем он не мог не признавать справедливость ее выводов, хотя и высказал осторожное предположение, что, мол, Толстой намеревался описать эпоху, а не дать миру выдающихся героев. «Возьми любую пару, хоть Кити с Левиным, хоть Анну Каренину с Вронским, хоть Наташу Ростову с Пьером Безуховым – нигде нет никакой духовной связи. Из книг Толстого нужно выносить уроки, как не надо делать!» – убеждала Аля. И Алексей опять что-то промямлил в ответ, толком не помня даже, какие герои откуда взяты; но опять ему нравились ее уверенные рассуждения, снова он был восхищен ее крайне серьезным подходом к жизни. «Потому-то и сам Толстой не признавал настоящей дружбы между мужчиной и женщиной!» – воскликнула девушка с жаром в порыве охвативших ее чувств. «А ты про Толстого-то откуда знаешь?» – не выдержал Алексей, пораженный глубиной ее проникновения в детали. Она вместо ответа вытащила из письменного стола толстую, в кожаном переплете, тетрадь альбомного формата. По ее осторожным движениям Алексей понял, что там хранятся многие сокровенные вещи; он был польщен доверием подруги. Аля немного полистала и нашла цитату. «Друга себе я буду искать между мужчинами, и никакая женщина не сможет заменить мне друга. Зачем же мы лжем нашим женам, уверяя их, что считаем их нашими истинными друзьями?» – зачитала она спокойным, ровным и глубоким голосом. Алексей поймал себя на мысли, что ему доставляет невыразимое удовольствие наблюдать за девушкой, когда она так увлечена. Тонкая смуглая шея с нежным пушком пониже затылка, волнующая выпуклость ключицы, которой ему хотелось коснуться… Он старался изо всех сил вникать в суть ее слов, но раздражители иного плана порой завладевали его вниманием, точно он был заколдован.

Правда, его любимых героев – джеклондонских бродяг Севера – она знала слишком поверхностно, чтобы судить о них, зато охотно и внимательно слушала рассуждения Алексея о мужестве и доблести отчаянных мужчин. Противоречивые нравы светониевых цезарей, о которых прилежный курсант мог бы рассказывать часами, волновали ее куда меньше, чем будущего офицера. Но она отдавала должное его знаниям, восхищаясь ими и так же легко впитывая информацию, как растение в вазоне принимает влагу. Однако больше всего Алексея тронуло одно откровение девушки. Однажды Аля показала ему свою любимую книгу – «Тайс Афинскую» Ивана Ефремова, которая была ее единственной собственностью, остальные она брала в библиотеке. На эту же, пришло в голову курсанту, раскошелилась, наверняка в ущерб одежде или питанию. Зато сама книга имела вид подлинного сокровища, она была тщательно обернута и переложена множеством разноцветных закладок; открыв любую из них, можно было сразу попасть на отмеченный тонким карандашом, искомый кусочек текста. Один из них Аля зачитала, он заканчивался словами: «Действительно, у них нет гетер! Там все жены – гетеры, вернее, они таковы, как было у нас в древние времена. Гетеры были не нужны, ибо жены являлись истинными подругами мужей». Алексей мельком заглянул в книгу и увидел, что последнее предложение подчеркнуто несколько раз. Аля же, сама зардевшаяся и несколько возбужденная прочитанным, объяснила, что успешная, постигшая тайны любви-страсти гетера Тайс с изумлением узнала от Праксителя, что у этрусков не было гетер. «В этом коротком эпизоде заложен величайший смысл: для правильных и здоровых семейных отношений необходима крепкая дружба во всех мирах, от духовного до постельного». Она произнесла эти слова с широко распахнутыми, по-детски наивными и вместе с тем очень серьезными глазами. И Алексей, который еще толком не понял ни отрывка, ни ее рассуждений, уловил совсем другой, важный для него сигнал – поразительно продуманное отношение к семье.