Книга Предтеч - Александр Шуваев

Некто В Сером."

XV

Этим утром мы снова проснулись от маминого вопля: кажется, у нас в семье начинает формироваться добрая и, главное, оригинальная традиция. На этот раз, видимо, - набравшись опыта, я мгновенно обулся в обе тапочки и только после этого кинулся к Танюшиному закутку. А там ничего особенного и не было: Танюша спит мертвым сном, крепче даже, чем обычно, одеялкой накрыта, коленочку из-под нее высунула... Вот только поверх одеяла у нее в живописном беспорядке валялись клочья чего-то вроде толстой паутины с металлическим отблеском и наличествовала целая россыпь пронзительно-сиреневых, даже вроде бы как светящихся прозрачных камешков или стекляшек, одинаково плоских и шестигранных и лист чего-то вроде черного пластика. На нем продольные черные линии, с вроде бы как нанизанными на них косыми, продольными, поперечными четырехугольничками: контурными, на разный манер штрихованными или же залитыми сплошь. Смотреть на эту картинку до жути неловко, буквально через полминуты начинает нестерпимо рябить в глазах: непонятно, конечно, абсолютно, но все равно совпадает с чем-то во мне, и вряд ли это узор. Проснулась, по-прежнему молчит, по-прежнему повторяет диким, как "поставленный" у глухонемых от рождения, голосом наши слова, но употребляет их вне всяких грамматических форм только когда хочет есть, скрипит одно: "Кхгу-ушгхать"- голосом охрипшего патефона и брызгая слюной. Откуда камешки и прочее - никто не знает, я тоже могу только догадываться, но молчу. А вот после школы, когда родителей еще не было, я застал ее за совсем новеньким, с иголочки, развлеченьицем: она сидела в углу, перекосив голову, подняв руки на манер хирурга перед операцией, и играла пальцами. Никогда не поверил бы, что движения, которых ни один человек не делает ни при каких видах деятельности, могут произвести такое дикое, но, бесспорно, все-таки сильное впечатление: она вроде бы и пробовала, что получится, если напрягать мышцы в разных, ни на что не направленных сочетаниях, а вроде бы и нет. Больше всего, пожалуй, это напоминало язык глухонемых, только гораздо более быстрый, сложный и не содержащий ни единого узнаваемого знака. Параллельно с этим она то надувала щеки, то далеко высовывала свой толстый язык, с шумом всасывая его назад, и жутко вращала глазами, на разный манер кривя губы. Все это молчаливо, очень как-то целеустремленно и в страшном темпе, как движения деталей в каком-то сложном механизме. А в такт движениям ее и гримасам по стенам бежали едва заметные, очень прихотливые и изменчивые световые узоры, да еще раздавался откуда-то шум вроде мышиного топота за стенкой, только несколько громче и много ритмичнее. Потом все разом прекратилось, она как автомат встала, проковыляла до кровати, будто неживая, не сгибаясь, бревном рухнула в кровать. Накрылась одеялом. Все. Отключилась не больше, чем за две секунды.

Гнилозимье в этом году продолжается с редкой последовательностью, достойной лучшего применения: до марта еще неделя, а оттепель сожрала, почитай, весь снег. Днем - плюс четыре плюс пять, в общем, - мерзость, но, так или иначе, переносится все-таки лучше мороза, не так быстро загоняет в тепло, и мы при обстоятельствах наших скорбных рады даже и такой малости. Убрели сегодня в черный, невероятно сиротливый какой-то в такую погоду скверик, сидели на укромной, но мокроватой все-таки скамейке, болтали, целовались, обнимались. Даже, пожалуй, слишком крепко. Точнее - тесно, потому что отреагировал сильнее, чем хотелось бы. Вообще же от этих самых объятий и поцелуев, о которых так недавно я еще не смел и мечтать, и мечтал все-таки как о немыслимом счастье, становится только тяжелее. Этот процесс очень крепко придуман Тем Самым таким образом, чтобы, однажды начавшись, неукоснительно вести нас, грешных, к уготованному им для нас финалу. И это, как сегодня выяснилось, относится не только ко мне. Она сказала мне:

-Мне приснилось сегодня, что я танцую перед тобой голой, а ты вроде бы и ты, а не похож. Смуглый, немного раскосый, с короткой черной бородой и в костюме из черного бархата с серебряным шитьем. Я танцую, чувствую страшную силу в каждом своем движении, и знаю, - это для какого-то бога, и танец мой только воплощение чьей-то не имеющей образа воли... Вот ведь чушь, правда? - И она заглянула в мои глаза так, как будто бы очень хотела отыскать подтверждения того, что да, мол, чушь...- У меня и мыслей-то таких не было никогда не было, а тут верчусь, тишина абсолютная, ни единого звука, никакой музыки, а вокруг меня, от меня отходят волны Влияния... Какого Влияния, что это такое, - не спрашивай, не знаю. Приснится же такое, правда?

-Страшно было?

Сам спрашиваю, а сам кладу голову ей на коленки, жмусь лбом поближе к ее животу. Она перебирает мои волосы, а я жмурюсь от безгрешного почти удовольствия. А она тем временем:

-Как тебе сказать? Это, наверное, не то слово. Это чувство, когда уже решился и шагнул в люк самолета... или выпрыгнул из окопа, когда над головой во все стороны текут реки пуль. Понимаешь? Уже решился. Тело горит холодным пламенем, а голова при всем буйстве ясная, и нереальная легкость движений. И усталость где-то в стороне, не имеет права иметь отношение ко мне и танцу...

А я слушал ее и думал: а когда же это ты, подруженька, успела научиться так разговаривать? Полгода тому назад, - клянусь! - ничего подобного и в помине не было. Я вздохнул, закрыл глаза и, чувствуя, что сей момент либо растаю, либо умру, и ни то, ни другое меня ничуть не расстроит, начал ее гладить по спинке и чуть ниже, понятное дело, через пальто. А потом и говорю:

-А вот как бы ты отнеслась к идее сходить в одно тут место и слегка покутить?

Потому что возникла во мне странная смесь помраченности сознания и, в то же время, возбуждения. Какой-то сумрак, легкий лунатизм наяву. Ответа ждать, кажется, не было никакой нужды, и потому я подал ей руку, мы поднялись и просто пошли прочь из сквера. Скоро путь повел нас куда-то вниз, на горбатые, худо мощеные, кривые улицы бывшей слободы, мир маленьких домишек частного сектора. Проход здесь располагался вроде бы как по дну все более глубоких ущелий..."

Проход здесь располагался вроде бы как по дну все более глубоких ущелий, в большие дожди, а пуще того - когда таяли снега тут сплошняком, равномерным тонким слоем шла к реке вода, дома же, рябые, очень разные, карабкались по склонам вверх. В местах этих, против ожидания, никогда не было особенной грязи: вода давным-давно смыла здесь почву, как и до сих пор продолжала смывать в речку нечистоты, и обнажила истинную суть этой здешней земли - серовато-белый, слоистый, достаточно жесткий известняк. Именно его косые слои слагали склоны ущелий-промоин, именно из его неровных плит были сложены здешние бесконечные, до трехсот-четырехсот ступеней высотой, лестницы, стены вокруг дворов, сараи, пристройки разномастных домов. Она почти не знала здешних мест, но это же можно было сказать и о всех почти жителях города, - разумеется, за исключением здешних постоянных обитателей. Наконец, они вышли из какого-то бокового путика на улицу пошире, тоже наклонную, но покрытую ровным, толстым, темно-серым асфальтом, а выйдя - сразу же увидели ЭТО. Очевидно, - здесь подпертый кое-где древней кирпичной кладкой серый известняковый склон достигал самой большой высоты и, соответственно, был наиболее пологим. И как раз на середине, приблизительно, этого высоченного косогора был аккуратно выбран, словно ножом - в сыре вырезан, громадный кубический объем. На образовавшейся таким образом площадке с небольшую площадь размером, располагалось огромное красного кирпича здание, тоже почти кубическое по форме. И к нему тоже вело от основной дороги хорошее, в два резких витка серпантина, серое шоссе, не сопровождавшееся пешеходным тротуаром. Для пешеходов служила обычного для здешних мест устройства лестница из разновысоких, разной длины, неровных ступенек все из того же камня. Но было и отличие, сразу же, в первое же мгновение бросившееся ей в глаза: по обе стороны от лестницы, на всю ее высоту до самого верха в два ряда стояли разноцветные киоски и палатки. Местами лестница даже скрывалась под полукруглыми, длиной метров по восемь - по десять навесами из светлого металла. К подножью ее они сейчас как раз и направлялись, никуда не торопясь и с чувством собственного достоинства. Кивнув в сторону диковинного здания она приглушенно спросила: