Томление - Такако Такахаси

В эту ночь опять во тьме комнаты стоял восковой юноша. Я протянула к нему руки, ощутила мягкие живые волосы, маленькие – их можно было спрятать в кулаке – круглые уши, широкий лоб, тонкий нос. Я чувствовала, как мои прикосновения вселяют жизнь в фигуру, как под моими пальцами она теплеет. Зрение у меня было отключено, работало только осязание, и я представляла себя очень чувствительным сенсорным устройством. Но в то же время я еще и размышляла: пыталась придумать заголовок для исследования на тему о том, где в восковой фигуре сокрыт источник жизни.

И в том месте, где я, казалось, приблизилась наконец к разгадке, сон прервался.

А днем в кафе на втором этаже, когда я пила чай с живым Тамао, мне пришла в голову очень странная мысль: с того момента, когда я впервые увидела этого юношу и неожиданно назвала его Тамао, он стал для меня продолжением восковой фигуры, наши встречи как бы продолжали виденные накануне сны. Здесь, в кафе, устроившись удобно в глубоком старомодном кресле, я продолжала в реальной жизни воспроизводить ирреальное, то, чем жила во сне. Невероятное ощущение! В чем же суть столь нелепого феномена? Вероятно, явившийся во сне образ отпечатывается в подсознании – где-то глубоко-глубоко, и я, отдельно и независимо от реальности, также и в подсознании, проживаю все это полной жизнью. Когда я возвращаюсь в реальный мир, этот образ в зеркале действительности воспроизводится в ожившем виде.

Тамао и меня разделяет круглый мраморный столик.

– На какой факультет собираетесь поступать? – спрашиваю я.

– На физико-математический. Хотел бы заниматься математикой, – отвечает Тамао; в отличие от меня он не утопает в кресле, а сидит напряженно, выпрямив спину.

– Математикой? – механически переспрашиваю я, потому что мои мысли поглощены другим. «Отнюдь не всегда и не всякий оживший образ воплощается наяву. Такой феномен наверняка чрезвычайно редок».

– Да, очень люблю математику, – повторил Тамао. «Вот как!.. И я в молодости увлекалась ею».

На днях, проезжая город N., я в поезде как раз рассуждала математически: по отношению ко мне, двигающейся из какой-то точки к отрицательному полюсу, коррелятивно должна существовать другая я, направляющаяся к полюсу положительному…

– Не устали? Дни напролет сидите за книгами… – Я пыталась разговорить Тамао, потому что речь действует на него, как прикосновение рук на восковую фигуру.

– Нет, не устал, – с обычной бесстрастностью отвечает Тамао.

– За книгами с утра до поздней ночи? – Я пыталась связать образ жизни юноши со своими ночными видениями.

– Да ведь до экзаменов осталось совсем немного времени.

– Переутомиться не боитесь? Выглядите-то вы не богатырем.

Боюсь, вместе со словами я передала ему информацию о своих чувствах. Но Тамао, кажется, ничего не заметил: нежность, выраженную голосом, не видно, и на ощупь ее не почувствуешь.

– Действительно, я часто простужаюсь.

– Неужели?

– Да. И чуть что – живот болит.

– В самом деле?!

– Что «в самом деле»? – переспросил Тамао.

Он, кажется, не расслышал в моем голосе слишком сильной заинтересованности. Дело в том, что при тонкой восприимчивости у меня своеобразное, я бы даже сказала, болезненное чувство прекрасного. Не случайно мне так полюбился старый корпус гостиницы. И вообще, я нахожу прекрасным лишь то, в чем нет следов полнокровной жизни.

– Вам нравится здесь? По-моему, очень уютно – великолепный ковер, кресла. – Я показала рукой на пустующий зал кафе. Кресла, обитые темным бордовым бархатом, того же тона ковер на полу. Во всем убранстве отсутствовал прямолинейный практицизм, столь противоречащий моему пониманию красоты.

– Днем я здесь всегда один пью чай. Других развлечений тут нет, – проговорил Тамао.

Да, так оно и было. Зайдя как-то сюда, я застала Тамао, в одиночестве пившего чай, и решилась подсесть к нему.

– Забавно… Совсем молодой, а нравится вам то же, что и мне. О чем же вы думаете, когда сидите здесь один? – Меня внезапно осенило: сидя тут за столиком, он наверняка погружен в воспоминания. Какие? Это не может не показаться безумно невероятным, но я уверена, что Тамао вспоминает сон, виденный мною накануне. Человек вспоминает не обязательно только то, что пережил сам.

– О чем думаю? – Улыбка скользнула по его лицу.

О, в этот миг я поняла, что между нами установлен полный контакт. Но Тамао по-прежнему разумом не может знать, что находится в плену моих сновидений. Я решила действовать смелее:

– Вы слышали о художнике Альберто Мартини? У него есть картина «Любовь».

Огромный цветок, похожий на мак. Цветок раскрыт, и в чаше его видятся еще два цветка – два лика, обращенных друг к другу; губы слились в поцелуе. Мужчина и женщина в любовном экстазе заключены в чашу цветка, нет – как бы укрыты его лепестками. В картине не два отдельных явления – цветок и мужчина с женщиной – и не абстрагированно выраженное отношение между расцветшим цветком и человеческой любовью. Идея цветка проникает в идею любви, а любовь мужчины и женщины воплощается в идее буйно цветущего растения. Так представлена в картине любовь, земная любовь.

II

Я ждала своего Тамао. Ему было восемнадцать лет.

В сновидениях я пыталась разглядеть, где в восковой фигуре Тамао скрывается тайная пружина жизни, и тогда же, во сне, мне удалось раскрыть тайну: она – в любви. Таинства жизни сокрыты в земной любви.

Дни и ночи сменяли друг друга. Ночи были заполнены встречами с восковым Тамао, а днем в кафе, куда почти не заглядывали постояльцы, я наслаждалась общением с реальным Тамао. Одинаковое имя создало нерасторжимое единство – удивительное в своем очаровании.

До экзаменов в университет оставалось совсем немного времени, и я стала беспокоиться, не мешают ли Тамао днем мысли о предшествовавшей ночи. А в том, что Тамао вспоминает мои сны, я не сомневалась. Наверное, сновидения – если это необычные грезы необычайно близкого человека – каким-то чудесным образом передаются, и другой человек может вспоминать то, чего сам не переживал. Вот почему изначально бесстрастное лицо Тамао становилось еще более неживым, как это бывает у людей, поглощенных воспоминаниями; вот почему с каждым днем его апатичное лицо все более приближалось к бессильной красоте восковой фигуры, в то время как кукла по имени Тамао после каждой нашей встречи во сне все более оживала.

Вот и в эту ночь я томилась в ожидании Тамао. Последнее время мне стало казаться, что мои сны строятся сознательно, волевым усилием. Конечно же, я отдавала себе отчет в том, что буйство моей фантазии выходит за пределы разума, вторгаясь в сферу сна. Слух и зрение во сне отключались, зато необычайно чутко функционировал осязательный аппарат, и я досконально изучила восковую фигуру Тамао. Опыт прошлых ночей убедил меня в том, как много – не меньше, чем зрение, – можно познать с помощью осязания.

Мои руки поглаживают худую гладкую грудь, кончиками пальцев я чувствую, как на белом восковом теле, лишенном волосяного покрова, алеют соски, ощущаю ребрышки, тонкие лопатки, округлости плеч. Затем руки стремительно падают вниз, и я чувствую, как тело Тамао наполняется жизнью, становится теплым, напоминая зажженную свечу…

На следующий день я опять спустилась в кафе и застала там сидевшего в одиночестве Тамао. Он повернул в мою сторону белое, как воск, лицо, на котором заметна была необычная для него живость. Взгляд его был пристальным.

– О чем задумались? – спросила я, садясь рядом.

– Вспоминал кое-что, – вежливо ответил он.

– Вспоминали? Что? – Я подумала о том, что воспоминания – связующее звено между моими ночами и днями.

– Вам не приходилось слышать музыкальную композицию «Любовь»? – Подобие улыбки промелькнуло в лице юноши.

Мелодию образует одно-единственное слово «ай» – «любовь», которое то произносит женщина, и мужчина вторит ей, то произносит мужчина, а ему вторит женщина; это слово произносится, поется, возглашается в разных тембрах, с разной громкостью, скоростью, нежный шепот сменяется речитативом, возгласами и вырастает до пронзительного крика. Так описал мне эту композицию Тамао.

Мне стало не по себе: вряд ли я смогла бы воспринимать эту композицию только как чистую музыку.

– И вы сейчас вспоминали ее? – Я была в смятении, мне с трудом удавалось четко разделять героя сновидений и реального юношу, которые уже несколько дней и ночей представляли для меня неразрывное целое.

Я сравнивала картину «Любовь», музыкальную композицию «Любовь» и мои с Тамао отношения, которые трудно как-то определить, настолько они были своеобразны. И все же стремление определить их приняло форму наваждения. А вдруг аппарат восприятия воскового Тамао имеет что-то общее с растением? Я загорелась желанием найти растение, похожее на Тамао, нет – аналог Тамао, так сказать, Тамао-растение.