Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

финно-угорского эт­нографического дискурса. Высокая степень биографичности привлека­емых источников потребовала изучения как опубликованных авторских трудов, так и рукописных материалов. Надеюсь, что использованные в работе специальные научные исследования, архивные собрания, эн­циклопедическая, справочная и мемуарная литература создали необхо­димый этнографический и историко-биографический контекст, кото­рый в сочетании с историографическими и науковедческими разработ­ками позволил создать более или менее реалистические образы минувших эпох, будораживших эти эпохи идей и рожденных этими идеями героев.

ИСТОКИ ФИННО-УГОРСКИХ ЭТНОГРАФИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ (XVIII в.)

Финно-угроведение в эпоху Просвещения

В поисках положительных генерирующих импульсов европейская историография раннего нового времени нередко обращалась к ветхозавет­ным сюжетам и атлантическим образам. Почти лишенные этнической специфики легендарные истории прошлого довольно удачно сочетались с антикварным пониманием исторического процесса, особенно в его ло­кальных интерпретациях[1]. Финно-угроведение также отдало свой долг этому подходу — иллюстрацией могут послужить труды первых ученых-феннофилов, указывавших не только на общее происхождение финского, саамского и пермского языков, но и на возможное родство последних с языками древних греков и евреев. История, или правильнее будет ска­зать — недифференцированная «полигистория», оставалась еще во влас­ти риторики, когда обоснованность научных текстов и верификация сде­ланных в них выводов сверялась в основном по степени авторитетности цитируемых античных и средневековых писателей. Современная иро­ния по этому поводу допустима лишь при понимании того, что без этих начальных, во многом наивных, попыток соединения эмпирических мате­риалов и концепции исторической динамики вряд ли была возможна ра­дикальная смена прежней исследовательской парадигмы, ставшая реаль­ностью в связи с распространением в науке идей европейского Просвеще­ния. Стремление историков XVIII в. освободиться от груза непроверен­ных теорий и сомнительных историописаний требовало применения рациональных методов исследования, включая непосредственное наблю­дение за жизнью народов, не обладавших длительной письменной культу­рой, историей которых являлась этнография.

В научно-справочной литературе встречаются разные толкования и определения эпохи Просвещения, чаще всего связываемой с отказом от провиденционализма и господствовавшей в ученой среде средневековой схоластики. Общество тех лет занимала мысль о «равенстве», а академи­ческое сообщество о — «разуме» как носителе универсальных ценностей, наделенном инструментальной функцией, способствующей постижению сути вещей. Благодаря этому в просвещенческом идеале складывалась логически выстроенная концепция поступательного освоения природы, включающей человечество во всем его культурном и географическом многообразии. Конечной целью движения по пути прогресса станови­лось достижение всеобщего блага путем экспериментального изучения внутренней структуры предмета, исправления и улучшения выявленных нарушений и уродств. Для западных наставников Петра I, как пишет Ю. Слезкин «все мироздание... четко делилось на «естественное» и «ис­кусственное» (рукотворное), причем до «натуральной» природы можно было добраться, лишь устранив все «ошибочное» и «видоизмененное». Хотя общей тенденцией присущей работам просветителей была страсть к морализаторству, в целом им удалось утвердить в общественном созна­нии идею единства человеческого рода, вне зависимости от происхожде­ния, образа жизни и уровня политико-экономического развития. Несмотря на приоритет естественнонаучных знаний, XVIII в. позволил существенно развиться гуманитарным наукам, также пытавшимся обнаружить и обо­сновать законы человеческого общежития. Интерес к таким мировоз­зренческим проблемам, как свобода и несвобода, бедность и богатство, прогресс и отсталость, порой приводил просветителей к конфронтации с властью, но в то же время многие из них оговаривали собственные дер­зания соображениями государственной пользы и надеждами, возлагаемы­ми на просвещенного государя-реформатора. Ученые представители эпо­хи собирали факты, подчиняясь логике энциклопедизма и руководствуясь представлениями о «естественном праве», «общественном договоре» и «добродетельном дикаре». Хаотический эмпиризм и книжная эрудиция предыдущего поколения ученых постепенно уступали место полевым на­блюдениям и критике источников. Стремление к рациональному позна­нию окружающего мира коснулось в те годы историко-географического освоения европейской периферии и сопредельных с ней азиатских земель, где в массе своей жили финно-угорские (уральские) народы.

Если же задуматься над тем, кто из титанов эпохи внес определя­ющий вклад в философский базис этнографии и этнографического финно-угроведения в частности, то, скорее всего, на историографичес­ком горизонте возникнут три знаковых фигуры, хронологически ото­бражающие преемственность просвещенческих идей: Готфрид Виль­гельм Лейбниц (1646-1716), Жан-Жак Руссо (1712-1778) и Иоганн Георг Гердер (1744-1803).

Синтетическим по своей природе научным мировоззрением ГВ. Лей­бница была сформулирована теория, подразумевавшая существование , двух форм познания (темного чувственного и ясного разумного), четко расчлененных форм бытия. Причем, выбор науки, по его мнению, должен был склониться в пользу последнего, позволяющего с помо­щью рациональных методов добиться получения устойчивых, подда­ющихся проверке результатов. В трактате «О приумножении наук» Лейбниц отмечал, что в понимании тайн природы его время, несом­ненно, превосходит предшествующее, но он же предостерегал совре­менников от обольщения непроверенными на практике гипотезами и поспешными выводами, фундированными, казалось бы, эмпирически­ми материалами. Разделяемая и развиваемая им идея «круговорота» задолго до появления идей этнологического эволюционизма и диффузионизма предполагала культурный дрифт на Восток, прежде всего, в стремительно модернизирующуюся Россию. Обновленная страна, чей народ выходил на мировую арену, по мысли ученого, имел счастливую возможность использовать культурные достижения двух континентов, на которых он расположен — Европы и Азии.

Руссоистская идеологема, на первый взгляд, абсолютно противоре­чила наставлениям Лейбница, отвергая примат рассудка и даже ставя под сомнение саму науку. Однако, выдвигая на первый план простые народные чувства, Ж.-Ж. Руссо сохранил в своих философских рас­суждениях не только общую просветительскую направленность, но и развил теорию разумного преобразования современного ему общества путем обращения к глубинам истории, где таится «золотое детство» человечества — век равенства и справедливости. Идеализация древ­ности сопрягается у Руссо с распространенным тогда представлением о существовании «добродетельного дикаря», поиски которого он вел на самых отдаленных и недавно открытых землях, в известной степени стимулируя этнографические интересы своих читателей и почитателей. Как писал Б. Андерсон, благодаря трудам Руссо и других светил Просве­щения «...появилась возможность мыслить Европу как всего лишь одну из множества цивилизаций, причем не обязательно Избранную или луч­шую». Созданный идеями Руссо и пером Вольтера «Простодушный», не пытавшийся никому ничего доказать и тем более навязать, воспитан­ный простой органичной жизнью, прямо противостоял как феодальному прошлому человечества, так и буржуазному будущему. Кроме того, Рус­со своими трудами способствовал утверждению национального самосоз­нания европейских народов, может быть, ранее других осознав, что невозможно искренне любить свое, отвергая и презирая чужое.

Радикализм позднего европейского Просвещения воплотился в ра­ботах И.Г. Гердера, в особенности в его учении о народе как подлин­ном творце духовных и материальных ценностей. Буря и натиск философско-исторической концепции пастора Гердера не только рас­шатывали позиции космополитически настроенных ученых, лишь из­редка иллюстрировавших свои во многом умозрительные