Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

сочинения элементами «народности». Труды Гердера впервые позволили предста­вить историю человечества как мощное поступательное движение, в котором каждому народу отведено свое достойное место, что в перс­пективе позволило развиться не только романтическому пониманию истории, но и решительно заявить о себе народоведческим наукам. Гердер призывал своих единомышленников не гнушаться полевой со­бирательской деятельностью, отмечая, что «...даже в Европе целый ряд наций остается неизученным и неописанным... А между тем среди них имеется так много лиц, призванных по долгу службы изучать язык, нравы, образ мышления, древние поверья и обычаи своего народа!». Таким образом, внимание просвещенных европейцев обращалось к ценности местной простонародной культуры, закладывая основы эт­нографического краеведения и фольклористики.

Вместе с тем, необходимо осознавать, что осуществление практи­ческих шагов в области этнографии вряд ли было возможно без дея­тельности тех ученых, которые первыми увидели в этом предмете се­рьезную исследовательскую перспективу. Речь идет, прежде всего, об авторе первой всеобъемлющей «Истории Российской» В.Н. Татищеве (1686-1750), создателе «Allgemeine Nordische Geschichte...» А.Л. Шлёцере (1735-1809) и основоположнике финской национальной истори­ографии Х.Г. Портане (1739-1804). Предпринятые ими попытки опро­вержения ранее устоявшейся картины мира, покоившейся на авторитете генеалогических таблиц Книги Бытия, способствовали прояснению про­блем этнической истории Северо-Восточной Евразии. Находясь у исто­ков национальных школ историков и лингвистов, они направили своих последователей по единственно возможному тогда пути выявления новых источников и критического отношения к имеющемуся научному наследию. Сделав предметом своих начинаний историю народов, дол­гое время находившихся в тени классических древностей и письмен­ной традиции, эти выдающиеся представители эпохи пробудили обще­ственный интерес к этническим исследованиям. Развившаяся при этом фиксация этнографических фактов, впрочем, как и лингвистическая компаративистика, сформировали новый тип научного работника, спо­собного совмещать экспедиционную деятельность с трудом кабинетно­го ученого-теоретика.

Со всем уважением и признательностью относясь к научному труду пионеров народоведения, хотелось бы представить начальную историю этнографического изучения финно-угорских народов России сквозь призму личной истории трех выделяемых персоналий: Ф.И. Страленберга — первым указавшего на факт языкового родства финно-угорских на­родов; Г.Ф. Миллера — первым предпринявшего попытку совмещения сведений о народах восточной России, извлеченных из актового материала, с живой фольклорно-этнографической информацией; И.Г. Георги — автора первой сводной этнографической работы о наро­дах России, показавшего финно-угров в качестве древнего автохтонно­го населения страны. Присущая этим разным и в то же время близ­ким по духу людям исследовательская проницательность, стремление к систематизации и умение придать научному продукту необходимую потребительскую привлекательность, обеспечила условия для будуще­го развития этнографического финно-угроведения.

Немаловажными факторами в деле формирования интеллектуаль­ных основ финно-угорской этнографии были свойственный английской научной традиции эмпиризм, французский энциклопедизм и характер­ный для германской науки синтез исторического и естественно-матема­тического мышления. Нельзя не учитывать и скандинавского влияния, особенно на финляндских ученых. Тем более, что шведская «нордис­тика» во второй половине XVII в. достигла достаточно высокого на­учного уровня, сделав качественный шаг вперед в представлении эт­нографической карты региона. Например, в опубликованной в 1674 г. книге И. Шефферуса «Lapponia» указывалось на сходство языков и антропологического типа финнов и саамов. Даже О. Рюдбек, один из столпов идеи «атлантизации» национальной истории, собрал некоторое количество этимологий, демонстрировавших языковое родство финнов и венгров. Примерно в те же годы два других шведа, поэт Г. Стернхельм и канцлер Б. Шютте, отмечали сходства, существующие между финским и венгерским языками. Критическое восприятие древностей и современной этнокультурной информации было достигнуто благода­ря трудам профессора Упсальского университета И. Ире, собравшего немало сведений по истории и языкам финнов и саамов.

Вместе с тем, в силу известного прагматизма эпохи, проявляюще­гося, в том числе, в постоянно фигурирующем вопросе о практичес­кой ценности проводимого исследования, ученые должны были опре­делить субъекты, заинтересованные в реализации этнографических проектов, указав их цели и источники финансирования. В качестве спонсоров и заказчиков научных работ могли выступать как прави­тельственные органы, заинтересованные в дополнительной информа­ции о налогоплатящем населении, так и само общество, где на про­тяжении всего XVIII в. шел процесс формирования национального сознания. В этой связи особенную роль приобретали работы уче­ных способствующие реконструкции, а в чем-то и конструкции наци­ональной истории. Находясь в рамках многонациональных импе­рий, представители финляндской и венгерской интеллигенции ранее других озаботились проблемой идентификации своих народов в исто­рическом времени и географическом пространстве, используя просве­тительскую риторику и компаративную методологию. Эстонская ин­теллигенция в те годы находилась еще в самом зачаточном состоянии и вынуждена была учитывать довлеющие над ней факторы остзейс­кого происхождения. Финно-угорские народы России в этом случае по-прежнему оставались объектом исследования, но по мере расши­рения «галактики Гуттенберга» и изменения традиционного образа жизни и мысли, постепенно втягивались в общий процесс модерни­зации. Хотя до разработки проектов нациестроительства дело дой­дет еще не скоро.

В Финляндии начальная компаративная направленность научной мысли проявилась уже в середине XVII в. в ходе историко-географи­ческих исследований профессора М. Вексониуса-Гюльденстолпе, рас­сматривавшего взаимоотношения финского, эстонского, ливского и саамского языков. По его мнению, племена тавастов (хяме), карелов, саволаксов и эстонцев прежде составляли один древний финский на­род, обладавший единым языком. Следующим этапом стала опуб­ликованная в 1732 г. диссертация М. Галлениуса, еще до конца не из­жившая умозрительных представлений относительно происхождения финского языка, но уже отразившая инновационный потенциал класси­фикационных опытов. Спустя некоторое время, отмеченная тенденция отразилась в научном творчестве финляндского профессора И. Велина, составившего внушительный список финско-венгерских языковых схождений (этимологий), но в силу обстоятельств не успевшего пред­ставить их в виде концептуальной схемы. Демократические веяния эпохи коснулись и такой консервативной сферы, как церковная практи­ка, в рамках которой просветителем А. Лицелиусом было осуществле­но новое издание Библии на финском языке. Он также предпринял усилия для развития народного языка как письменного, с этой целью в 1776 г. им было начато издание первой в Финляндии газеты на фин­ском языке. Народоведческие интересы финляндской интеллигенции проявились в трудах пастора К. Ганандера, который, являясь последо­вателем профессора Х.Г. Портана, увлеченно собирал и публиковал образцы народной поэзии финнов[2].

Необходимо также учесть, что все попытки финнов позаботиться о сохранении своей культуры и выяснить ее истоки, наталкивались в лучшем случае на равнодушие королевских администраторов, для ко­торых «...главной задачей... всегда было превращение финнов в шве­дов». Вопрос об обучении всех финнов шведскому языку неоднократ­но обсуждался на сессиях риксдага в Стокгольме, выдвигались даже проекты насильственного переселения финнов с занимаемых ими зе­мель с целью ускорения их ассимиляции. В целом, старавшийся со­хранять лояльное отношение к властям и будучи критически настроен­ным к сепаратистским настроениям части финляндской аристократии Х.Г. Портан опасался за будущее финского народа. Он писал, что не было недостатка в тех, кто требовал заставить финнов совсем отказать­ся