Совсем чужие - Василий Тонких

— Эгоист ты, ненадежный друг, — с болью в сердце сказала она и пошла к выходу медленно, вяло.

— Осторожнее в выражениях, — недовольно пробурчал он.

Ей хотелось, чтобы Николай разуверил ее, успокоил. Но он шел за ней молча, ни в чем не раскаиваясь и, видно, не жалея об ее уходе. Возле калитки он спросил:

— Проводить тебя?

Марина не успела ответить, В открывшееся вдруг окно выглянула его мать, Татьяна Михайловна, требовательно позвала:

— Поди сюда, Коленька!

Идя домой, Марина надеялась, что он догонит ее. Она не верила, что так неожиданно может все кончиться.

А на другой день, когда она утром собиралась на работу, увидела в окно, как Николай с чемоданом шел вместе с матерью по противоположной стороне улицы, на станцию. Даже проститься не зашел. Она выскочила на улицу, хотела закричать громко, отчаянно, догнать их, обхватить руками Николая, удержать. Несколько шагов она сделала по своей стороне улицы, но остановилась, не могла идти. Рыдая, облокотилась под акацией, на загородку дома соседа.

А он, не оглядываясь, уходил все дальше и дальше. И с каждым его шагом больнее, тоскливее становилось на сердце.

Она вдруг ясно осознала, что все кончено. Больше она ему не нужна. Все кругом помрачнело, утратило значение и смысл. Куда и зачем промчалась мимо нее машина? Это поехал Григорий. Но разве надо куда-то ехать, спешить? Ей совсем ничего не надо. Да и всем людям тоже. Они к чему-то стремятся, что-то хотят сделать. А ведь это никому не нужно.

Вернувшись домой, она упала на постель, уткнулась в подушку и проплакала целый день. Только на следующее утро Марина поднялась и пошла на работу. В ушах ритмично постукивали молоточки, в висках ломило, опухшие от слез глаза избегали людей. Мир ей казался чужим и далеким. У дома Тихона Федотовича лениво, по-дурацки гавкал пес, глупо хлопал крыльями петух, опустив голову в корыто, мерзко, противно чавкала свинья.

Ничего ей не хотелось делать. На работе книги валились из рук, дома томительно и скучно шло время. Больная мать с ног сбилась, готовя ей что-нибудь повкуснее. Но еда, не тронутая дочерью, остывала на столе.

Николай ничего не знал. Возможно, он не так бы повел себя. Да и сама она в то время еще не знала об этом. А когда ей стало известно, написала ему письмо в институт. Но ответа не пришло. Может быть, письмо затерялось где-нибудь. Ведь она не знала точного адреса. А может, Николай не захотел отвечать. О горе своем она ему ничего не сообщала, просто хотела сначала установить с ним связь, а потом рассказала бы ему обо всем…

На стене мерно отстукивали время ходики.

Марина поднялась с дивана, взяла с этажерки гребешок и стала расчесывать свалявшиеся, не просохшие еще волосы. Вдруг она откинула назад голову, глядя в зеркало, задорно тряхнула головой, и волосы рассыпались по плечам волнистыми прядями. А глаза — вот они — не потухли, горят, горят зеленым огоньком. Нет! Еще не померкла ее красота! Не мог ее бросить Николай. Он любил ее. А беременную может оставить разве только один подлец. Надо достать точный адрес Николая и написать ему всю правду. За счастье люди дерутся. И она зря опустила руки.

Марина быстро стала собираться: сняла халат, вышла в коридор, помыла в тазу ноги, приподняла комбинацию, самовлюбленно оглядела полные упругие бедра. Возвратившись в комнату, она надела коричневую в белую полоску шерстяную юбку и такой же жакет и, припудрив лицо, вышла на улицу.

На дороге поблескивали лужи. Марина пересекла улицу, прошла три двора и, подойдя к большому дому, смело постучала в окно. Вышла из сеней на крыльцо рыхлая женщина в очках. Марина подбежала к ней.

— Татьяна Михайловна, я с вами хочу поговорить.

— Прошу, прошу, милочка, — сказала она трогательно, спускаясь по ступенькам.

— Татьяна Михайловна, — взволнованно произнесла Марина, — я в ужасном положении… Я… я не знаю, что мне делать, — и осеклась. Из-под стекол очков на нее глядели суровые глаза.

Вдруг морщинистый рот растянулся, на нем мелькнула на миг жесткая улыбка.

Садясь перед домом на скамейку и пригласив небрежным жестом Марину, словно подав ей милостыню, Татьяна Михайловна неожиданно заговорила с материнской теплотой:

— Тебе, Мариночка, надо учиться. Закончишь среднюю школу и поступишь в институт. В наше время нельзя с семилеткой всю жизнь сидеть.

Марина задрожала от обиды. Участия она ждала, а не нравоучений. А ласковый, вкрадчивый голосок сверлил и сверлил ей уши:

— Мой Коленька успешно закончил десятилетку. Но молодость безрассудна. Где-то сын пропадал до поздней ночи. Боялась я, что он провалится на экзаменах. Но ошиблась: выдержал.

— Татьяна Михайловна, — перебила ее Марина, прижав руки к груди, не потеряв еще надежду найти сочувствие и поддержку у этой умудренной жизнью женщины, — поймите меня и помогите.

— Да что ты, милочка, глупости мне говоришь, — строго произнесла Татьяна Михайловна, как говорила своим ученикам. — Я Коленьке советовала и тебе скажу: сейчас вам увлечения ни к чему. Серьезного ничего не может быть. Семья помешает учебе, да за это время и не сохранится. Пять лет — срок большой. Много воды утечет, пока институт окончишь. Что было ля вас дорогим — станет школьной забавой, — и бесцеремонно осмотрела Марину, думая: «Угловатая, пришибленная какая-то», — а вслух, заканчивая разговор, сказала: — Ты подумай и поймешь все, — и встала, грозно глядя в огород. — Совести у людей нет! — закричала она вдруг, потрясая пухлым кулаком в сторону соседей. — Опять корову в наш огород пустили.

— Татьяна Михайловна, дайте мне адрес Николая, — попросила у нее Марина, тоже встав со скамейки.

— Я сама, милочка, от него еще ни одного письма не получила, — хитровато ответила она.

Тогда Марина решилась на последнее: сказать ей, что у нее будет внук.

— Татьяна Михайловна… — начала она.

Но та не стала слушать, махнула рукой, схватила висевшие на суку яблони грабли и побежала прогонять с огорода корову, высоко задрав пестрый просторный сарафан, боясь замочить его о сырую ботву картофеля.

— Я тебя все равно дождусь, — с упрямством бросила ей вслед Марина и села опять на скамейку.

Шли минуты, а Татьяна Михайловна не появлялась. Вдруг звякнула в сенях щеколда, и Марина поняла, что Татьяна Михайловна вошла в дом со двора.

— Змея, — зло прошептала Марина, вставая. — Все учителя школы отзывчивые, а эта какая-то зануда… Но ничего не потеряно, — подбадривала себя Марина, выходя из палисадника. — Я сама поеду к Николаю и все ему расскажу. Он хороший, Коля мой, поймет меня. — Но тут же подумала: «Да ведь он и мать — два сапога пара. Николай — под влиянием матери. Она сама сказала, что внушала ему отказаться пока от всяких увлечений во имя учебы. Учеба здесь ни при чем. Просто она хочет составить сыну приличную партию. А я этого никак не пойму…»

И горько ей стало от своего унижения и бессилия.

Перед Мариной, покачиваясь, ползла по дороге длинная тень. Вот она метнулась в сторону, застыла. Марина, поскользнувшись, схватилась за скользкий кол плетня. Ноги подкашивались, едва несли по улице ослабевшее, обмякшее тело. Косые лучи солнца отсвечивались в лужах бледными ликами.

Хмурой тучей поплыли в сознании мысли. Пройдет еще несколько месяцев, и поползет про ее беду по селу слушок. Та же любезная с виду Татьяна Михайловна первая осудит ее: «Сама виновата». И по улице не пройдешь, чтобы пальцем на тебя не показали, не пустили вдогонку ехидное словечко. «Непутевая семья, — скажут. — Сама хозяйка, Анастасия Семеновна, родила в девках, и ее дочь оказалась такой же…»

ГЛАВА ВТОРАЯ

Григорий вечером пришел в клуб. В фойе под баян танцевала молодежь. Ребят мало. Девушки танцевали без них: побойчее — за кавалера, посмирнее — за даму, а остальные сидели возле стены, одна другой лучше. Подходи, выбирай любую.

Григорий пригласил Нину Бочарову на вальс. Он в последнее время подружился с ней.

У Нины родной отец погиб на фронте. Жила она с матерью — Дарьей Ивановной — женщиной рослой веселой и с отчимом — Кондратом Поликарповичем — тщедушным ворчливым мужичонкой. Кондрат Поликарпович в доме жены хотел установить свои порядки. Но беспрекословного повиновения женщин не добился, сам оказался под их влиянием. Особенно он опасался острой на язык Нины.

— Щи-то есть нельзя, кислые, — придирался к жене Кондрат Поликарпович.

— Нина варила, — спокойно отвечала Дарья Ивановна.

И сразу прекращалось ворчание. Кондрат Поликарпович смирялся:

— Ну, может, объедятся…

Встретив Нину на птицеферме, Григорий обменивается с ней шутками:

— Отец здоров?

Поняв, что он здоровье отчима ставил в зависимость от их женского засилья, Нина звонким голосом парировала:

— Отец-то здоров, а вот ты, холостяк непутевый, свихнулся.