Жуткие чудо-дети - Линда Квилт

Шли годы, мирно и счастливо текла жизнь Ванды. Не потревоженная ни безрадостными новостями, ни шокирующими происшествиями, выспавшись всласть, она с удовольствием почитывала то «Энциклопедию неведения», то «Лунатиков», а вечера проводила в компании старого Винстона за бокалом отборного винтажного портвейна.

Но неумолимый рок, неусыпно бдящий, как бы на земле ненароком не воцарился мир и покой, не обошел стороной и этой идиллии. Как-то утром Ванда нашла своего любимого дедушку сидящим, как и накануне вечером, в высоком каминном кресле с подголовником, с пустым бокалом в руке, но уже бездыханного. Этот удар судьбы поразил ее гораздо сильнее, чем исчезновение родителей. Впервые в жизни ее охватил прилив такой тоски, от которой уже недалеко было и до настоящего горя.

Поэтому она с облегчением вздохнула, когда в ее доме появился мистер Винфрет Вайт, душеприказчик по делам наследства, элегантный молодой господин десятью годами моложе ее. С предупредительной улыбкой на лице приступил он к делу, организовал с надлежащими почестями похороны в фамильном склепе Випплтонов, взял на себя бумажную волокиту, связанную с оформлением наследства. То, что старик оставит все свое состояние любимой внучке, можно было ожидать. Удивление у Ванды вызвал скорее тот интерес, который выказывал ей мистер Вайт, — интерес, далеко выходивший за рамки его служебных обязанностей.

О любви раньше Ванда особо не задумывалась. Как она понимала, под этим имелось в виду своеобразное времяпрепровождение, связанное с большими затратами нервов и душевных сил. Винфред, впрочем, находил невозмутимое, кошачье хладнокровие Ванды просто неотразимым. Поначалу ее отпугивали пылкие его натиски, но в конце концов, отчасти потому, что это ей льстило, отчасти потому, что казалось менее обременительным, она уступила его настойчивым ухаживаниям, и, когда время траура, которое она провела в снах и грезах в совершенном одиночестве на дедовом викторианском ложе, закончилось, они поженились.

Несколько часов подряд просидел Винфред у кровати своей супруги, наблюдая, как она спит. Для него это было восхитительнейшее зрелище, и ничто, даже легкое посапывание, не могло разрушить этого впечатления. Когда же Ванда наконец открыла глаза, то, придя в некоторое изумление от обращенного на нее полного нескрываемой страсти взора Винфреда, не стала оказывать сопротивления. Она вовсе не показалась ему безучастной или флегматичной, ее сонливость, наоборот, еще больше разжигала его пыл, в то время как она, дивясь такому запалу, не переставала себя спрашивать, а стоит ли того весь этот ажиотаж, не преминув, однако, чуть позднее вновь погрузиться в полную безмятежность сна.

В скором времени союз их был увенчан потомством. Ванда отнеслась к этому событию со сдержанным интересом и произвела на свет свое чадо точно так же, как и ее мать, абсолютно без всякого волнения и даже в некоторой рассеянности. Произошло еще одно происшествие, также не вызвавшее у нее особого ликования, в то время как супруг ее пришел в несказанный восторг — портрет какого-то предка випплтонской династии свалился со стены в бурную, штормовую ночь, а за ним обнаружился старинный сейф. Картина изображала усатого господина, отличающегося удивительным сходством с Винстоном, в сейфе же обнаружилась пачка акций Ай-би-эм, которые дед Ванды закупил еще в 1940 году и о которых просто-напросто забыл.

Об этой прихоти судьбы очень скоро узнали и братья Ванды. Излишне говорить, что пережить такое известие им было нелегко. Сердца их снедала злоба. Ну разве справедливо, негодовали братья, не находя ответа на этот мучительный вопрос, что именно Ванде ни за что ни про что достались випплтонские миллионы? Не нам вершить суд над несчастными ее братьями за эту злобу, и даже при всем желании не могли бы мы установить хоть малейшую связь между их завистью и теми несчастьями, которые в скором времени постигли обоих. Но факт остается фактом: Вилбур испустил дух от передозировки стимулирующих мышечный рост анаболических стероидов, а у Веверлея, летящего в самолете на международный неврологический конгресс, случилось прямо над Атлантикой кровоизлияние в мозг, и по прибытии в вашингтонский аэропорт его могли доставить уже только в морг.

Делая минимум того, что в человеческих силах, Ванда с величайшей легкостью пополняла, восхищала и вела по жизни свое семейство. В последний раз она сомкнула веки на девяносто восьмом году в своей огромной кровати, окруженная и оплакиваемая тремя детьми, семью внуками, пятнадцатью правнуками и неопределенным числом праправнуков, запомнить имена и лица которых ей всегда казалось чересчур затруднительно.

Пожалуй, уместно будет в заключение сказать несколько слов о значении земного пути Ванды для потомков. Хоть и нельзя с уверенностью утверждать, что сердце ее пламенело огнем, однако на протяжении всей своей долгой жизни не претерпела она ни единого мгновения скуки. Вполне возможно, что в истории Англии она не оставила сколь-нибудь глубокого следа, но, как любила она повторять, цитируя одного пресловутого немецкого философа: «Дело заключается не в том, чтобы мир изменить, а в том, чтобы его пощадить». В этом смысле она могла бы служить нам живым примером, что жизнь существует и по ту сторону тревог и борений. Через все годы пронесла она твердое убеждение, что ни один плод не сладок так, как незаслуженный.

Врушка-квакушка

Мелинда Милфорд была славной, послушной девочкой. Ее мать, Мелани, молодая вдова с достатком, имела все основания ею гордиться. Но был в поведении Мелинды, к сожалению, один маленький изъян. Она имела привычку корчить рожи. Когда мать заходила к дочери в ее обклеенную нежно-розовыми обоями комнату, то наталкивалась там на такое страшилище, что разум отказывался признавать в нем кровное свое чадо. Гримасы удавались дочери так мастерски, что матери всегда казалось, что перед ней настоящий гуманоид из тех самых научно-фантастических фильмов, которые Мелани Милфорд когда-то очень любила смотреть. Однажды Мелани все-таки решилась позвонить тетушке Милдред, живущей в загородном поместье в глуши Котсволдских гор и славящейся своими мудрыми советами.

— Надо бы малышку как следует запугать, — порекомендовала тетушка Милдред. — Скажи ей, что если вдруг, когда она опять скорчит рожу, случайно пробьют часы, то лицо у нее таким и застынет, и уже — навсегда. Это, думаю, несколько ее облагоразумит.

К совету старой девы прислушались — и предостережения матери в самом деле заставили Мелинду задуматься и даже на какое-то время отказаться от упражнений в искусстве гримасничанья. Но так как Мелинда была девочка смышленая, то очень скоро у нее закралось подозрение, что мать ей просто морочит голову.

— Ерунда все это, — негодовала Мелинда, — навыдумывали сказок, но меня так просто не проведешь! — Без двух минут двенадцать она встала в столовой перед большим зеркалом и, как только часы начали бить, состроила такую страшную гримасу, какую только могла. А потом, когда лицо ее без малейших усилий опять приняло свой обычный вид, дом огласил ликующий крик.

— Так я и знала! — воскликнула Мелинда. — А все эта противная тетушка и эти ее дурацкие враки!

Но когда, как обычно под Рождество, почтенная дама, покинув свое горное уединенье, переступила порог их дома, маленькая Мелинда, не умея долго держать зла, приложила все усилия, чтобы быть с тетушкой предельно вежливой и внимательной. Всякий раз, когда старая грымза не могла найти своего вязанья, тапочек или слухового рожка, Мелинда носилась по всему дому в поисках этих жизненно необходимых вещей и обнаруживала их в самых неожиданных местах — в зимнем саду, в уборной или в подвале. С поистине ангельским терпением выслушивала она подробные отчеты о болезнях тетушки Милдред, узнавая при этом много нового о различных формах гастрита, как то — эрозивном, полипозном и хроническом атрофическом, а также о кишечных заболеваниях типа — болезнь Крона и болезнь Уиппла.

Рождественский обед поначалу протекал мирно и в полной гармонии. Но когда Мелинда увидела, как тетушка с аппетитом уплетает уже не первую порцию пудинга, ей показалось уместным деликатно намекнуть:

— Милая тетушка, а не лучше бы тебе поберечь свой желудок? Сладкое в таком количестве может оказаться вредным для твоей кишечной флоры!

— Что ты выдумываешь! — напустилась на нее почтенная дама, довольно шумно при этом икнув. — Я даже еще и не притрагивалась к десерту!

— Как это не притрагивалась, — возразила маленькая племянница. — Я же своими глазами видела, как ты чуть ли не полблюда умяла.

— Да это просто наглая ложь, — прогремела в ответ Милдред. — Ты что, забыла девятую заповедь? Не давай ложного свидетельства на ближнего твоего! Но помяни мое слово — это тебе так не пройдет! Отныне, вздумаешь только на кого грязную напраслину возводить, изо рта у тебя всякий раз мерзкая малюсенькая жаба выскакивать будет!