Я все помню - Уокер Уэнди

Из всего этого напрашивается вполне очевидный вывод: если бы Дженни не подвергли лечению и оставили нетронутой ее память, она вполне могла бы его узнать. Волокна под ногтями ясно указывают на то, что она схватилась за маску. Может, сорвала ее, может, просто приподняла достаточно, чтобы увидеть лицо. Возможно, услышала голос. Или он весь час, когда насиловал ее, молчал как рыба? Маловероятно, правда? Она могла бы сказать, какого он роста, худой или упитанный. Может, у него были старые, морщинистые руки или же кожа на них, наоборот, была молодой и гладкой. Может, она видела у него кольцо, золотую цепочку или эмблему какого-нибудь спортивного клуба. Или заметила, во что он обулся, когда шел на преступление, – в кроссовки, мокасины или грубые ботинки военного образца? Какие они были – поношенные, начищенные, лаковые? Смогла бы она его узнать, стоя у палатки с мороженым, в кофейне или в очереди в школьную столовую? Или, может, почувствовала бы его нутром? Час – достаточно большой промежуток времени для того, чтобы узнать чужое тело.

Не исключено, что желать Дженни Крамер чего-то подобного было бесчеловечно. Упорствуя в своем желании, я, вероятно, проявлял по отношению к ней жестокость. Позже вы увидите, что это привело к весьма неожиданным последствиям. Но несправедливость произошедшего, гнев, который я от этого испытывал в душе, склонность переносить на себя ее страдания – все это заставило меня упорно идти к поставленной цели. И вновь погрузило Дженни Крамер в самый жуткий кошмар.

Глава вторая

Родителей Дженни вызвали на десять тридцать. В тот вечер их пригласили к себе на ужин друзья по загородному клубу. Шарлотта Крамер, мать Дженни, была этим недовольна и злилась, когда они ехали на машине через город. Говорила, что лучше было поужинать в клубе – по словам ее мужа Тома, ей нравилась царившая там атмосфера общения. Коктейли всегда подавали в большой гостиной и независимо от того, в какой компании вы планировали провести вечер, всегда был шанс поговорить с кем-то еще.

Том это заведение недолюбливал и посещал его только для того, чтобы в воскресенье сыграть традиционную партию в гольф со старым приятелем по колледжу и отцами двух участников школьной команды по легкой атлетике, в которую входила и Дженни. Шарлотта, в отличие от него, была очень компанейской и прилагала массу усилий для того, чтобы в следующем сезоне войти в комитет распорядителей фондов клуба. Поэтому каждую субботу, проведенную вне его стен, воспринимала как утраченную возможность. Это был один из многих поводов для разногласий в их семье, поэтому после традиционного обмена комментариями и замечаниями непродолжительная поездка на автомобиле закончилась гробовым молчанием и взаимным раздражением.

Они вспомнили об этом позже. Какими же мелкими показались им те проблемы после бесчеловечного изнасилования дочери!

Одна из прелестей маленького городка заключается в том, что люди на ходу меняют правила, если считают это уместным. Призрак страха перед необоснованным порицанием и даже осуждением здесь не нависает такой мрачной тучей, как в городах покрупнее. Поэтому детектив Парсонс, позвонив Крамерам, не сообщил им, что случилось, а сказал лишь, что Дженни, напившуюся на вечеринке, отвезли в больницу. И тут же успокоил их, сказав, что жизни девушки ничто не угрожает. Том потом был благодарен за то, что их избавили от мучительной агонии в течение тех нескольких минут, когда они ехали после ужина в больницу. После того, как они узнали о несчастье, каждая минута для отца Дженни превратилась в невыносимую муку.

Шарлотта, в отличие от него, не испытывала в душе такой благодарности и после всех недомолвок разозлилась на нерадение дочери. О случившемся тут же узнает весь город! Что подумают об их семье?! По дороге в больницу они обсуждали, как наказать Дженни – посадить ее под домашний арест или же отнять телефон. Когда они узнали правду, в душе Шарлотты, как водится, пробудилось чувство вины, в результате тот факт, что им с самого начала не сказали всего, вызвал в ее душе бурю негодования. Но это вполне объяснимо, особенно когда человеку сначала дают повод злиться на ребенка, а потом вдруг сообщают, что он стал жертвой столь чудовищной агрессии. Но в этом деле я, скорее, отождествлял себя с Томом. Может, потому что и сам являюсь отцом, а не матерью.

Когда они приехали, в холле никого не было. В последние несколько лет в больнице на собранные средства велся ремонт, и его результаты, в глазах многих не столько основательные, сколько косметические, были налицо. Деревянные панели на стенах, новый ковер, мягкий свет и классическая музыка, лившаяся из скромно висевших по углам беспроводных динамиков. Шарлотта тут же «гневно ринулась» (по выражению Тома) к дежурной медсестре. Том тоже подошел и встал рядом. Затем закрыл глаза и подождал, пока музыка не утихомирила бушующую кровь. Он боялся, что Шарлотта поведет себя слишком грубо, и поэтому хотел немного ее урезонить. Дженни нуждалась в сне и отдыхе, ей обязательно нужно было знать, что папа с мамой ее по-прежнему любят и что с ней все будет в порядке. Последствия подождут до тех пор, пока они оба не протрезвеют и в головах у них не прояснится.

Крамеры прекрасно знали свои роли в семье. Приучать дочь к дисциплине было делом Шарлотты. Что же касается их сына, то здесь амплуа менялись местами в силу как возраста, так и пола. Том описывал подобную схему как нечто совершенно обычное – так должно быть, на сходных принципах строится каждая семья. И теоретически был прав. Человеку всегда приходится играть ту или иную роль, рушить одни союзы и создавать другие, прикидываться то хорошим полицейским, то плохим. Однако в случае с Крамерами все естественные приливы и отливы отступали перед требованиями Шарлотты, в то время как остальным доставалось лишь то, что она не объявляла сферой своих исключительных интересов. Иными словами, «нормальность», которую Том так старательно приписывал их семье, на самом деле была абсолютно ненормальной и напрочь лишенной состоятельности.

Открывая дверь, ведущую в палаты, медсестра сочувственно им улыбнулась. Крамеры ее не знали, но то же самое относилось почти ко всему младшему персоналу больницы. Низкооплачиваемые медицинские работники редко жили в Фейрвью и по большей части приезжали на работу из соседнего Крэнстона. Ее улыбка Тому запомнилась. Она стала первым намеком на то, что с дочерью произошло несчастье пострашнее, чем их до этого уверяли. Люди склонны недооценивать скрытые посылы в мимолетных выражениях лица. Ну подумайте о том, как бы вы улыбались другу, чей несовершеннолетний ребенок напился в стельку. Сочувствие, которое сквозило бы в вашей мимике, имело бы скорее комичный характер. «С подростками так тяжело, порой они бывают просто невыносимы. Достаточно вспомнить, какие мы сами были в этом возрасте!» – говорила бы она. А теперь поразмыслите о том, как бы вы улыбались, если бы подросток подвергся жестокой агрессии. Все ваше естество наверняка говорило бы: «Боже праведный! Я так вам сочувствую! Бедная девочка!» Это присутствовало бы в глазах, в пожимании плечами, в изгибе губ. Увидев улыбку медсестры, Том тут же забыл о жене, которую до этого все пытался утихомирить, и захотел немедленно увидеть дочь.

Миновав череду бронированных дверей, они оказались в приемном покое и подошли к другой круглой стойке с компьютерами, где медсестры вели документацию. Там их встретила другая женщина и другая встревоженная улыбка. Она сняла телефонную трубку и позвонила доктору.

Вполне могу себе представить их в тот момент. Шарлотта в бежевом платье для коктейлей с волосами, аккуратно заколотыми шпильками в пучок, и сложенными на груди руками, рисуется и злится. Как на Дженни, так и на персонал, который, по ее мнению, осуждает дочь и перемывает ей кости. И Том, на полфута выше жены, переминается с ноги на ногу, засунув руки в карманы брюк цвета хаки, все больше и больше нервничает по мере того, как его инстинкты льют воду на мельницу проносящихся в голове мимолетных мыслей. Потом они оба сойдутся во мнении, что те несколько минут, когда они ждали врача, показались им долгими часами.