Лучше чем когда-либо - Езра Бускис

Ты была потрясающая… В тебе сочетались грубость и сентиментальность. Помню, голос твой был слегка грубоват. Как у заядлого курильщика. И этим голосом и своим поведением ты вводила многих в заблуждение. Ты как-то рассказала, что однажды в общежитии, где ты жила, к тебе обратилась соседка с просьбой прикурить. На что ты своим грубым голосом и тоном ответила: «Я не куру». Соседка, не поверив своим ушам, удивленно спросила: «Ты не куришь? – И обращаясь к своим в комнате: – Хорошенькое дело! Как вам нравится? На ней пробы негде ставить, и она не курит».

Никто не верил, а ты ведь действительно никогда не курила. Но, как мне помнится, страшно материлась. Как последний биндюжник.

Однажды ты познакомилась с парнем. Он только освободился, отсидев срок, но что удивительно, остался, несмотря ни на что, порядочным. После вашего первого свидания он жаловался мне: «Хорошая баба Танька, но так матерится! Понимаешь, когда я с ней, у меня такое ощущение, что, блядь, с зоны не выходил…».

Я смеялся и не мог остановиться.

Но Танькина история закончилось обычно. И очень грустно. Она встретила какого-то обалдуя. Вышла за него замуж. Родила девочку. И пожив с ним лет пять, развелась. Вот и все… А мне казалось, что ее жизнь сложится более удачно. Она этого заслуживала.

И… Его взгляд остановился на девушке.

– К кому же она пришла? И почему его нет? Или он здесь, но мы его не видим?

Эзра посмотрел кругом и внезапно подумал: «Смысл жизни… В чем же смысл жизни?..»

Еще раз окинул кафе задумчивым взглядом.

– Нет! Его здесь нет! Не понимаю… Как можно не прийти или опоздать к такой девушке? Она здесь. А он где-то там…

И опять подумал: «Так в чем же смысл всего этого? Жан-Поль Сартр, например, говорил: ”Если мы должны умереть, то наша жизнь не имеет смысла, потому что ее проблемы остаются нерешенными и остается неопределенным само значение проблем”. И еще он сказал, что “все сущее рождено без причины, продолжается в слабости и умирает случайно. Абсурдно, что мы родились, абсурдно, что умрём”. Какая невыносимая правда! Или нет?!»

Я представляю…

Театр… Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета…

На сцене два актера в ярких одеждах нищих.

Первый актер:

– Я почувствовал прикосновение грусти…

Второй актер:

– Будьте хозяином своей воли и рабом своей совести.

Девушка из кафе в порванном желтом платье и босиком.

Прижимая руку к груди, с театральным выражением произносит в зал:

– Эзра! Не верь ей, Эзра! Не верь! Мы должны быть вместе, Эзра! Когда мессия придет, мы должны быть вместе!

Первый актер:

– Я умираю… И почему эта жизнь должна закончиться? Я не хочу этого…

Он посмотрел на девушку и на второго актера.

– Мне нужно еще так много рассказать…

Второй актер:

– Ты не должен еще умирать… Ты должен еще много рассказать.

Девушка из кафе:

– Да! Ты обязан рассказать о тех людях, которых встречал на своем жизненном пути.

Первый актер:

– Я знаю! И если я о них ничего не скажу, то они как бы и не существовали. – И в зал: – И может, и обо мне кто-то расскажет…

Девушка из кафе:

– Не умирай…

Занавес падает. Мы слышим жидкие аплодисменты. Одинокие крики «Браво!»

Занавес поднимается, и они втроем кланяются под робкие аплодисменты.

Кафе…

– Так. Пора уходить. Да! Она обращает на меня внимание. Мне кажется? Нет! Я чувствую… Ах! Как бы мне хотелось еще раз ее встретить…

Эзра обвел кафе грустным взглядом, взглянул еще раз на девушку и…

«Куда все уходит? – подумал он. – И почему? Вот смотрим фильмы семидесятых, и слезы капают… Актеры молодые, красивые… И она… Ах! Как же она хороша…»

– Почему ты не стал актером? У тебя ведь все данные, и внешность подходящая, – спрашивает она. И смотрит на него с какой-то неописуемой нежностью.

Он в ответ пожимает плечами и случайно, незаметно для нее, кладет руку на спинку ее стула. Она, не видя этого, прижимается спиной. И… Чувствует прикосновение, чувствует спиной его руку и боится шелохнуться. Ах, трепещет она… И он от волнения молчит, смущаясь.

«Не забирай свою руку, – проносится в ее голове. – Не забирай…».

И все их чувства на их лицах, в их позах.

И как же на это приятно смотреть… Мы смотрим и переживаем.

– Не забирай свою руку… – повторяем мы вслед за ней с замиранием сердца – Не забирай…

– А сегодня ему восемьдесят… А она умерла пять лет назад… И он одинокий… И он старый… И все, что ему остается, это воспоминания.

«Не забирай свою руку – проносится в его голове. – Не забирай…».

– Ах! Как это грустно…

Раньше я завидовал актерам: они могут видеть себя молодыми, стройными и влюбленными.

– Сколько это мне здесь? Двадцать-двадцать пять… – вспоминают они. – А сейчас я думаю: как хорошо, что я не актер! Не хочу себя видеть молодым и влюбленным в нее. Ведь уже пять лет, как ее нет, а я есть, и я старый и одинокий… Нет! Хорошо, что я не актер… Достаточно фотографий.

– Да что это со мной сегодня? – спросил он себя. – Мне ведь еще не восемьдесят… И Хана моя при мне…

– The falling leaves drift by my window… – поет Эдит Пиаф. На все кафе. И у него такое ощущение, что актриса поет оттуда, где она сейчас…

The falling leaves of red and gold

I see your lips the summer kisses

The sunburned hands I used to hold

И он чувствует прикосновение грусти. А Эдит Пиаф продолжает:

Since you went away the days grow long

And soon I'll hear old winter's song

But I miss you most of all my darling

When autumn leaves start to fall

(Падающие листья дрейфуют под моим окном,

Падающие листья красного и золотого цвета.

Я вспоминаю твои губы, летние поцелуи,

Загорелые руки, которые я держал…

Дни стали очень длинными без тебя,

И скоро я услышу песни зимы.

Но знаешь, когда мне больше всего тебя не хватает,

любимая?

Когда осенние листья начинают опадать)

«Так в чем же смысл жизни? – подумал Эзра. – И есть ли он вообще?

И опять он вспоминает фильм… Нет! Он видит…

Актер, еще молодой, подходит к ее дому… Заходит в подъезд… Садится в лифт и поднимается на ее этаж… Подходит к ее двери… Указательным пальцем нажимает кнопку звонка… Мы слышим один короткий звонок. Мы видим, как он прислушивается. «Интересно, она дома?» – проносится в его голове. За дверью ничего не происходит, тишина… И он никак не может решить, звонить ли еще раз. И внезапно мы слышим шаги, а затем сонный, как нам кажется, голос спрашивает:

– Кто там?

– Я! – смущаясь, говорит он.

– Ты?! – радостно спрашивает она.

– Я! – радостно говорит он.

Резко и широко распахивается дверь. Она молодая и голая в лучах утреннего солнца. Он ничего не видит: солнце бьет прямо ему в глаза. Он видит (и мы тоже) только ее силуэт. Желто-золотистые цвета… Ее счастливая улыбка… Она бросается в его объятия… И они соединяются в одно целое…

Ах! Какая красивая сцена… Нет, не сцена, а картина, и они, застывшие в ней…

И…

Эзра поворачивает голову к девушке. Она действительно хороша и чем-то напоминает актрису. Она одиноко сидит за своим столом и ждет того, к кому пришла, и не подозревает, как быстро все проходит. Ему вдруг захотелось подойти к ней и сказать:

– Знаешь, дорогая… Мы не можем изменить конец… Это невозможно!

Я вспоминаю…

Она голая… Надевает мой халат… Хитро улыбается… Он для нее невероятно большой: длинный и широкий. Она может обернуть себя им три раза. Выглядит она потрясающе. Смуглое тело… Великолепная фигура… Длинные ноги… Маленькая грудь… Рыжие волосы и прическа а ля Анжела Дэвис… Она распахивает халат и медленно, с улыбкой и рычанием, приближается ко мне. Я стою завороженный и голый. Нет! Мне красивой такой не найти… Она надевает мой черный галстук, другой, красный – мне… Смотрит на нас в зеркало. Мы голые и в галстуках…

– Мы такие с тобой красивые… – И склонив голову набок: – И элегантные…

Затем она медленно поворачивается ко мне, обнимает меня, держа края халата, и мы вдвоем внутри халата. Ах! Как же это уютно… Я могу стоять так вечность… Или нет? Она опускает руки ниже моей попы и поднимает меня. Откуда у нее силы поднять меня? Все с тем же рычанием она бросает меня на кровать. Прыгает и садится сверху… смеется… я лежу на спине, она сидит на мне, раздвинув ноги… распахнутый халат… ее маленькая грудь… Нет! Мне красивой такой не найти… Она наклоняется, прижимается маленькой грудью к моей груди… И наши сердца бьются как одно… Или нет? И она шепчет мне на ухо:

– Люби меня… Ржавенький!.. Люби меня…

И целует… целует прямо в ухо… Ощущение блаженства… И я исчезаю…

Как же ее зовут?..

Театр…

Сцена… Красные, желтые, оранжевые цвета….

Второй актер:

– Если лежат двое, то тепло им, а одному как согреться? – Грустно улыбаясь: – Это говорю я, Кохэлет, сын Давида, царь над Израилем в Иерусалиме…