Города на бумаге. Жизнь Эмили Дикинсон - Доминик Фортье

будет занимать его целиком. Он перекрашивает кирпичные стены в бежевый цвет, а ставни – в темно-зеленый, предпринимает еще множество усовершенствований: например, возводит стеклянную теплицу, где Эмили будет выращивать редкие растения – еще один ее каприз (она когда-то говорила, что сделает это своей профессией).

Возвратившись в Хомстед в двадцатипятилетнем возрасте, она мгновенно вычеркивает предыдущие пятнадцать лет. Теперь, когда она вновь обрела дом своего детства, она решительно настроена никогда больше не покидать ни дом, ни детство.

Возвратившись в Хомстед, она думает, что, наверное, из всех членов своей семьи больше всего любит именно дом.

Вот уже много месяцев я перечитываю сборники стихов и писем Эмили Дикинсон, изучаю посвященные ей работы, рассматриваю сайты с фотографиями Хомстеда, соседнего Эвергринса, Амхерста времен семейства Дикинсон. И до сих пор для меня это города на бумаге. Пусть они такими и остаются. Или, может быть, чтобы лучше представлять, о чем я пишу, мне стоит самой посетить эти два дома, превращенные в музеи? Какой простой вопрос: что предпочесть – знания и собственные впечатления, чтобы описать их такими, какие они в реальности, или свободу воображения? Почему же я не решаюсь проделать этот четырехчасовой путь на машине? С каких пор я боюсь вступить в книгу? Чем больше я медлю, тем быстрее исчезают отголоски лета. Вскоре от сада Эмили не останется ничего, кроме высохших стеблей и увядших цветов. Но, возможно, он должен предстать именно таким, а не в пышном августовском изобилии.

Дом, в котором жила Эмили с десяти до двадцати пяти лет, стоит на Плезант-стрит, напротив кладбища. Несколько раз в месяц она наблюдает из окна траурную процессию.

Недалеко от дома в маленькой дощатой лачуге, слишком маленькой, чтобы быть одновременно и складом, и конюшней, они держат корову Дороти с длинными ресницами: ее доят утром и вечером, получая молоко и сливки, необходимые семье. В стойле возле коровы – конь Дюк, которого отец запрягает в повозку, когда куда-нибудь едет. В совсем маленькой пристройке рядом кудахчут три курицы, Гвен, Врен и Эдвиг, которые несутся через день, а петух Пек бдительно их охраняет. Есть еще поросенок – без имени. Все лето его откармливают кухонными отбросами, очистками, пищевыми отходами, капустными кочерыжками, а осенью режут, чтобы сделать колбасу, жаркое, отбивные, которых хватает до самого нового года.

Эмили делает вывод: важно давать вещам имена.

На Рождество, впрочем, как и в другие дни, Эдвард Дикинсон обращается с детьми строго, хотя и с напускной доброжелательностью. У подножия ели, которую они украсили гирляндами из воздушной кукурузы, кружочками сушеных яблок и вырезанными из белой бумаги снежинками, лежит подарок для каждого, обернутый в крафт и перевязанный бечевкой, будто поначалу его решили отправить по почте и собирались уже отнести в отделение, но в последний момент передумали.

Дети подходят по одному, по старшинству, и кроме подарка получают еще по апельсину и леденцу на палочке. Подарки словно несут на себе отражение того, кто их выбрал: Эдвард Дикинсон считает, что детей баловать нельзя, даже девочек. В доме мало кукол и плюшевых игрушек, зато много книг и гравюр.

В тот год Остин получает почтовый несессер, практичный и качественный: писчие перья, точилки для них, чернильницы, почтовая бумага, конверты, кожаный бювар. Он трогает серебряные кончики перьев, как в других домах дети пробуют на ощупь острия штыков своих оловянных солдатиков.

Подходит Эмили, приседает в реверансе. Отец, благословляя, кладет ей ладонь на голову. Мать целует в лоб – так легко, что девочка едва ощущает поцелуй. Родители вручают предназначенный ей подарок. Это сверток продолговатой формы, что-то вроде тубуса; она ощупывает его, прежде чем размотать бумагу, стараясь не разорвать. Там, внутри, какой-то цилиндр длиной в две ладони, с золотыми окантовками по краям – один край пошире, другой поуже.

– Подзорная труба! – восклицает она.

– Не совсем, – отвечает отец.

– Посмотри туда, – подсказывает Остин.

Поначалу она не различает ничего, кроме бессмысленного нагромождения цветовых пятен, но потом эти цвета выстраиваются и складываются определенным образом, становясь осколками полупрозрачных драгоценных камней. Она видит яркую рождественскую ель, словно раздробленную на кусочки и когда поворачивает трубку, эти кусочки вдруг начинают беспорядочно вращаться, превращаясь в новые картинки, знакомые и в то же время какие-то странные, которые сперва отражаются одна в другой, а потом сливаются друг с другом, сплавляются, раздваиваются, как будто она уронила дом на землю и теперь исступленно пытается его склеить, собрать снова, поворачивая трубку и заставляя осколки лихорадочно метаться.

Чувствуя головокружение, Эмили отнимает от глаз калейдоскоп. Этот инструмент показывает мир таким, какой он есть, и делает его неузнаваемым. Когда Лавиния распаковывает красивую коробочку для шитья, Эмили произносит странную фразу:

– Но у меня уже столько книг…

– Эмили, это же не книга, ты сама понимаешь, – восклицает мать.

Ну как ей объяснить: конечно, это никакая не книга, но с другой стороны…

Только Остин понимает ее и украдкой подмигивает. Эти двое вообще понимают друг друга с полуслова. Став обладателем почтового несессера, свое первое письмо он напишет Эмили, «Дорогой Леди нашего Дома», а она, приставив к глазу калейдоскоп, станет ходить из комнаты в комнату, дробя и парцеллируя их одну за другой: кухню, гостиную, столовую, собственную спальню, – все разбивается вдребезги, повинуясь вращению ее пальцев.

В книжном шкафу Эмили книги выстроились в ряд, как солдаты на параде. В одной заключены птицы, в другой раковины. Раскрыв третью, можно увидеть всю Солнечную систему: Меркурий, Венеру, Землю, Марс, Юпитер, Сатурн и Уран. Есть Полное собрание сочинений Шекспира. И Библия, в которой заключена вся Истина.

Ее комната вмещает и все это, и гораздо больше – вмещает, но пока не предвещает тетрадок с чистыми страницами, которые ждут того, чего еще нет – птиц, деревьев и планет, наполняющих ее голову, еще одну, тайную, комнату.

Эмили посещает Амхерстскую академию – среднюю школу, основанную ее знаменитым дедом, в которой отец служит казначеем. Вообще в городе без участия Эдварда Дикинсона ничего не предпринимается, не совершается ни одной коммерческой сделки, и его влияние простирается далеко за пределы штата, так что позже он будет избран в конгресс США. А дед ранее заседал в сенате. Так что ничего удивительного, что Остин пошел по их стопам: учился сначала в академии, затем на юридическом факультете в Гарварде.

Что же касается женщин семейства, все в один голос говорят, что у Эмили Норкросс, матери Эмили, большой талант к садоводству. Лавиния прекрасно вышивает. А Эмили, вероятно унаследовав дарования матери, умеет выращивать орхидеи.

Сделанный Эмили Дикинсон в юности гербарий (ее