Города на бумаге. Жизнь Эмили Дикинсон - Доминик Фортье
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дерево вновь шевельнулось, и на этот раз в самом деле зашагало вперед.
Возможно, это олень-двухлетка: на его голове ветвятся заросли, словно крона огромного дуба.
Миссис Лайон заботится не только о том, чтобы заполнить знаниями головы доверенных ей воспитанниц, – она желает спасти их души. А для этого они должны принять Господа, как приняла его она, поэтому их нельзя запугивать или угрожать, этих методов она не приемлет. Видения ада не убедят искать путь в Царствие Небесное. Эти юные особы – создания рассудительные и здравомыслящие. Она будет взывать к разуму и уважать их волю. Она предоставит им полную свободу – свободу соглашаться.
– Кто из вас, – спрашивает она своим твердым и мелодичным голосом, – уже принял Господа в свою жизнь и свое сердце?
У миссис Лайон открытое лицо и ясный взгляд, как у всякого, кто живет в согласии с Богом. Безмятежная душа, озаренная верой.
Почти все девочки поднимают руки – некоторые испуганно, другие с гордостью. Она обводит взглядом аудиторию.
– Кто из вас надеется это сделать?
Теперь поднимают руки большинство из оставшихся. Миссис Лайон держит долгую паузу. Наконец спрашивает:
– Кто утратил надежду?
Поднимают руки шестеро или семеро. Среди них Эмили.
* * *
Что это за Бог, позволивший разделить себя натрое: грозный Отец, принесенный в жертву Сын, неуловимый Дух? Почему не позволяет Он познать Себя? Почему дарует Он милость одним и не дарует другим? Что надлежит делать, чтобы должным образом любить Его? Притворяться, что любишь? А разве Он – Они – который(-ые) видит(-ят) все, не догадается(-ются) об этом? Разве это не хуже, чем просто признаться: Бог есть тайна, Он есть безмолвие, а Эмили познает мир прежде всего через слова? Бог есть затмение. Он по ту сторону слов, вне слов. Он укрывает Себя не в церквях, напрасно искать его между пожелтевших страниц Библий короля Иакова, которых в доме Дикинсон целых восемь экземпляров – святых книг больше, чем душ, которые надлежит спасти. Поднимая глаза к небу, Эмили видит лишь облака. Если небо – место успокоения праведников, значит ли это, что они превратились в птиц?
Зимой солнце садится рано. В Маунт-Холиоке девочки ужинают при свете ламп, окрестные поля погружены во мрак. Эмили надлежит разложить на столе приборы, и она делает это серьезно и старательно, как и все остальное. Ей вообще нравятся практичные, монотонные движения. Каждая вилка, каждый нож – это якорь, что удерживает ее на земле.
Белые тарелки блестят при свете ламп, за окном – темнота с синеватым отливом, крупными хлопьями падает снег, как будто не настоящий. В больших мисках приносят капусту, картофель, куски сала, нарезанную ломтиками репу и морковь – обычную будничную еду. Девочки разговаривают за ужином, это даже поощряется, пусть обмениваются мыслями; потом дежурные собирают тарелки, а остальные поднимаются в общую гостиную. Прежде чем надеть ночные рубашки, они повторяют уроки на завтра.
А еще играют в игру вопросы-ответы:
– Как называется стая фазанов? – спрашивает Анна.
– Букет, – отвечает Изабель. – А стая скворцов?
– Журчание.
– Фламинго?
– Пламенеющая готика. А стая сов?
Изабель задумывается. Вместо нее, не поднимая головы от книги, отвечает Эмили:
– Это называется парламент.
– Прекрасно. А теперь еще сложнее. Как называется горка спичек?
– Возбуждение.
– А рой бабочек?
– Калейдоскоп.
Она смотрит на них: тонкие фигурки, белые фартуки, приглаженные волосы, – такие разные и в то же время загадочно похожие в своей юности. А как назвать группу учениц семинарии, собравшихся зимним вечером?
Они – все одновременно: возбуждение, парламент, журчание, кадейдоскоп.
Девочки просыпаются и сразу спрыгивают с кроватей. Долго и тщательно причесываются, так же долго и тщательно, как накануне перед сном. Быстро одеваются, выбирая самые белые блузки и самые красивые ленты.
Сегодня в семинарию приезжает автор сборника стихотворений, в которых говорится о Величии, о Долге и о Душе. Почти знаменитость. Многие никогда еще не видели живого писателя. Как правило, поэты – это каменные статуи. Ученицы взволнованы, как если бы одна из этих статуй вдруг зашевелилась.
У поэта, который входит в классную комнату, зачесанные назад волосы, словно он боролся с невидимым ветром, и он постоянно проводит по ним ладонью, в очередной раз желая убедиться, как непокорна его буйная шевелюра. Это красивый мужчина: высокий лоб, темные глаза под изогнутыми бровями, орлиный нос, тонкие губы – как и подобает тому, кого одолевают высокие думы. Разговаривая, он делает много жестов, без некоторых вполне можно обойтись.
Он рассеянно разглядывает сидящую перед ним группу школьниц: высокие девочки-подростки, чуть нескладные, взволнованные его присутствием – и их можно понять, – дрожащими пальцами они теребят уголки своих белых фартуков. Все хорошенькие и очень похожи одна на другую. Только он – единственный в своем роде. Краем глаза он замечает свое отражение в оконном стекле и теперь говорит, обращаясь исключительно к этому прозрачному близнецу.
Уверенный глубокий голос кажется излишне громким, как если бы он выступал с эстрады и старался, чтобы его расслышали зрители в самом последнем ряду большого зала. Эмили вздыхает. Она тоже краем глаза косится на оконное стекло. Но ищет там не свое отражение, а гнездо из веток, в котором мирно лежат три бледно-голубых яйца.
Она знает: поэзия именно здесь, а не в напыщенных словах этого человека, она спряталась под хрупкой скорлупкой, в крошечном сердце еще не родившихся созданий.
И все-таки, глядя на прекрасного, как павлин, Поэта, она невольно вздрагивает.
В общей гостиной девочки в белых ночных рубашках, бледные, как призраки, по очереди, словно перебирая четки, рассказывают, что сделают, когда вырастут.
– Я выйду замуж за деревенского врача.
– У меня будет трое детей, два мальчика и девочка.
– Я буду жить в большом белом доме с черными ставнями.
– Я буду читать по книге в неделю.
– Я целый день буду есть песочные пирожные и пить чай с лимоном.
– У меня будет сад, в котором будут расти одни только розы.
– Я поплыву через океан на теплоходе.
– Я буду играть на скрипке, пианино и арфе.
Настает очередь Эмили. Все смотрят на нее. Обрамленная шевелюрой черных волос, она кажется еще бледнее, чем другие, – полупрозрачной, как будто вот-вот взлетит или воспламенится.
– Я буду жить в Линдене.
В конце триместра миссис Лайон вновь сделала попытку подсчитать души. Девочки, осунувшиеся от утомительной учебы
