Неразрешимое бремя - Маргарита Дорогожицкая

Управитель смущенно кашлянул:

— Капитан Лунтико сказал, что ему все ясно, и вскрытие не нужно.

— Ах, ему все ясно, — протянула я задумчиво, осматривая руки и ногти погибшей. На них не было видимых следов, кроме, пожалуй, пары синяков на запястьях. Руки ухоженные, не похоже, чтобы жертва занималась тяжелой работой. Сложена хорошо, удивительная хрупкость фигуры, словно у ребенка, но грудь полная и хорошо развитая. Нежная кожа того удивительно мраморного оттенка, который сводит мужчин с ума.

— Как ее звали?

— Ивонна.

— А дальше?

Управитель замялся.

— Просто Ивонна.

Я добралась до раны на животе, развела края и обомлела. Внутренностей не было, словно жертву кто-то тщательно выскоблил.

— Господин инквизитор, вы будете проводить осмотр или нет? — я сурово взглянула на несчастного. — Да подойдите уже сюда, наконец!

Дернув его за рукав, практически заставила склониться над телом погибшей.

— Вы же изучали анатомию, ничего странным не кажется?

На лбу красавчика проступило несколько капелек пота, он явно пытался усмирить бушующий желудок.

— Мне… нехорошо, — наконец выдавил он.

— Господин Скоридж, где ее внутренние органы?

Управитель развел руками:

— Не знаю, их так и не нашли…

Инквизитора отпрянул, скрутился в три погибели, его вырвало, и теперь он пытался отдышаться. Я покачала головой. Похоже, можно попрощаться с моим платком из дорогого себярского шелка…

— Ну хоть оружие было найдено?

— Нет, — управитель отрицательно замотал головой. — На клинке помчика не было крови, но капитан Лунтико заявил, что он мог его вытереть….

— Ваш капитан — полный идиот! — в сердцах сказала я, поднимаясь с колен. — Кем была жертва?

Управитель замялся, явно не зная, что ответить.

— Вы не знаете? — удивленно приподняла бровь. — Или же стесняетесь поведать нам, что погибшая была шлюхой?

Управитель изумленно посмотрел на меня, но не нашелся, что ответить, только покорно кивнул.

Инквизитор нашел в себе силы вернуться к нам и выдавить:

— Если вы закончили осмотр, давайте вернемся к воягу. Это ведь не колдовство, поэтому сможете заняться этим делом позднее, без меня.

— Я не закончила, — процедила я сквозь зубы и закрыла глаза.

Мой разум разбился на миллионы осколков, которые я теперь тасовала в причудливом узоре, пытаясь сложить из них мару. Мару погибшей, которая сможет подсказать мне, что же произошло. Это болезненно и опасно, особенно в преддверии приступа, но выбора у меня немного.

Я открыла глаза и вздрогнула от неожиданности того, что мара появилась так быстро. Из темноты ледника на меня смотрела погибшая. Ее глаза были пусты и безжизненны, она медленно двигалась к свету, странной дерганой походкой. Во рту пересохло, я пыталась спросить ее, но слова застряли в горле и душили меня. Мара выступила на свет, ее живот зиял страшной кровавой раной, а в руках она несла спутанный мерзкий кокон своих внутренностей, качая и баюкая его. Боже Единый, да она же танцует! Страшный завораживающий танец, напевая про себя что-то. Тут мара наконец заметила меня и замерла, уставившись в упор. Я отступила пару шагов, опрокинула стойку с инструментами, а мара продолжала двигаться ко мне, протягивая кровоточащий ворох, словно предлагая подержать его. Колени подогнулись, я упала на пол и теперь пыталась отползти как можно дальше. Даже в подвалах колдуна я не видела подобной мерзости, мертвое должно оставаться мертвым, а не продолжать играть в жизнь… Лицо мары поплыло, меняясь, растекаясь бессмысленным рисунком, превращаясь в другое обличье, словно в кривом зеркале, потом черты разгладились и исчезли, лица не стало вовсе… Я стала различать слова ее странной шепчущей песни:

Расти, расти, деточка,Зелёная веточка,Весенняя почечка —Сынок или дочечка…[1]

Сердце остановилось, я схватилась за голову, зажимая уши руками и понимая, что это бесполезно, слова просачивались напрямую в разум. Песнь оборвалась, а в мое измученное сознание ворвался отчаянный крик:

— Скажи мне, сынок или дочечка? Ска-а-а-а-жи!

Живот скрутило от невыносимой тянущей боли, ощущение холодной пустоты нерожденной дочери, сердце которой уже билось, и вдруг перестало. Перестало быть.

Калейдоскоп лиц, кривых ухмылок и осуждающих взглядов подхватил мою память. Я точно знала тогда, что у меня под сердцем дочь. Даже знала, какого у нее цвета глаза. Я кричала. Когда меня тащили к лекарке, я кричала, вырывалась, царапалась, кусалась и выла. Дитя вытравливали по-живому, не особо церемонясь. Я кричала от боли. Но в какой-то момент жестокая решимость Единого дала трещину, и мое сознание померкло, забрав с собой страдания и надежду. Ровно для того, чтобы через несколько часов низвергнуть меня обратно, в тщетность бытия. Немыслимое ощущение пустоты под сердцем, каменное лицо бабушки, что поджав губы, смотрела на меня, ее слова:

— Мы избавили тебя от греха, слава Единому! Надеюсь, твой брат продолжит род великих воягов….

Лицемерная ухмылка мачехи, такой самодовольной суки, с грудью, полной молока, что оставило пятна даже на платье из плотной ткани…

Я расхохоталась. Бабушка отпрянула, а с лица мачехи сползла усмешка.

— Не беспокойтесь, воягиня! Этот выродок уж точно продолжит, ведь в нем нет ни капли вашей дурной крови! Впрочем, как и вашего сына, что овощем лежит, сколько себя помню!

Звонкая пощечина, перекошенные злобой лица. Я плюнула в мачеху и взвилась на кровати, норовя вцепиться ей в лицо:

— Проклинаю тебя! Сдохнешь! Ты и твой ублюдок!

Я кричала. Кричала и билась в руках церковников, пока сознание вновь не померкло.

Я кричала…

Глава 2. Инквизитор Тиффано

Что опять за спектакль она устраивает? Лидия осматривала труп без малейшей капли брезгливости, даже не поморщилась. А теперь разыгрывает испуг? Она застыла, уставившись в темноту, потом отпрянула, оступилась, наконец упала на колени. Я даже не подумал сдвинуться с места, не собираясь потакать ее выходкам. Но когда она схватилась за голову, сообразил, что творится неладное.

— Принесите ей воды, господин Скоридж, — кивнул я управителю, намеренно отсылая его, чтобы избежать лишних вопросов.

Склонившись над ней, я резко сказал:

— Прекратите паясничать, госпожа Хризштайн! Немедленно встаньте!

Ее лицо было перекошено, в глазах плясало безумие, и вдруг она страшно закричала, подхватилась с колен и бросилась к выходу. Я опешил и после секундного замешательства кинулся за ней, перехватив ее уже возле двери. Схватил за плечо и развернул к себе, заглянув в глаза в тщетной попытке понять, что она задумала. Взгляд был безумным, полным ужаса и отвращения, лицо искажено в болезненной гримасе, она вырывалась и пыталась зажать уши руками, отгородиться от чего-то, слышимого только ей. Я затряс ее и тут же отпрянул. Ведь клялся себе, что не прикоснусь к ней больше никогда, до сих пор еще греховные желания терзали меня иногда по ночам, невзирая на епитимью, покаянные молитвы и строгий пост. Лидия зло прошипела: