Неразрешимое бремя - Маргарита Дорогожицкая

Она повернулась уходить, я не удержался и горько поинтересовался:

— Вам так нравится командовать? Это я веду дознание, не вы. Но вас же не смущают подобные мелочи? Зачем с кем-то считаться!..

Лидия развернулась и насмешливо сказала:

— О, простите великодушно! Конечно! Это же вы должны были сказать: «Госпожа Хризштайн, у вас такой усталый вид, идите отдыхайте. Я обо всем позабочусь, не волнуйтесь. Получу разрешение, организую вскрытие, проверю архивную информацию. А завтра заеду за вами, чтобы мы вместе отправились в этот рассадник блуда и порока, чтобы узнать правду!»

Это просто невозможно! Вот как? Как она ухитряется перевернуть все с ног на голову и заставить еще при этом чувствовать себя виноватым? Я прикрыл глаза, мысленно прошептав молитву заступнику Тимофею, потом ответил ей:

— Знаете, госпожа Хризштайн, от общения с вами у меня появляется странное ощущение. — Я замолчал. Лидия заинтересованно смотрела на меня, вопросительно выгнув бровь. Я продолжал молчать. Наконец она не выдержала:

— И какое же ощущение, господин инквизитор?

— Что вы, словно смрадное болото, отравляете своей циничностью все вокруг себя. Ощущение, что я оступился. И увяз в этой трясине. И продолжаю грузнуть все больше.

Ничуть не уязвленная, Лидия улыбнулась и потрепала меня по щеке:

— А вы расслабьтесь и получайте удовольствие.

Я решил не затягивать с визитом к епископу Талериону, поэтому потратился на экипаж. И теперь, под мерное покачивание кабины, пытался привести мысли в порядок. Меня сильно беспокоил тот факт, что Лидия не поехала со мной. На нее это совсем не похоже, она бы вцепилась в меня, чтобы докучать и направлять каждый шаг. Создавалось такое впечатление, что ей нравится доставать меня и забавляться реакцией. Кроме того, на кону было расположение вояга, которым она никак не могла бы пренебречь. Так почему же? И отчего она упорно молчит о том, что увидела в больнице? Помнится, ранее она с удовольствием вываливала на меня подробности того, как выглядят ее видения, в прошлый раз это была мертвая девочка, пропавшая дочь помчика Картуа. Я до сих пор не решил для себя, верить ли ее откровениям или нет, но факт того, что она сама в них верит, не вызывал у меня сомнений. Так почему же? Что могло напугать Лидию до такой степени, что она даже отказалась от возможности проконтролировать ход дознания, оставив все на милость Единого? Действительно устала? Вид у нее в самом деле был бледный и болезненный, но поверить в то, что она отправится домой и будет отдыхать, я отказывался. Что она там говорила про наследство? И что имел в виду вояг, заявляя про поддержку в совете? Я не слишком вникал в дела городского совета, в котором оказался по ее милости. Собственно говоря, я и был-то на заседании всего один раз, когда меня представили его членам. После этого, я намеренно устранился, не обращая внимание на раздраженные увещевания епископа, погрузившись с головой в церковные заботы. Обвинение кардинала Ветре, принятие временно его обязанностей, подготовка к возложению сана на нового кардинала, организация охраны Завета — это занимало все свободное время, что меня более чем устраивало, поскольку отвлекало от дурных мыслей. Только сейчас я почти сожалел об этом. Как бы там ни было, учитывая, насколько Лидия корыстна и расчетлива, в занятость ее вопросами наследования я поверить готов. И все же… Это не объясняет ее молчания про видения. Я силился вспомнить мотив, что она напевала, но мелодия ускользала, словно песок сквозь пальцы…

К счастью, я застал дома епископа Талериона, временно остановившегося в резиденции кардинала, до прибытия нового хозяина. Служка проводил меня в кабинет и попросил подождать. Разглядывая обстановку, в основном корешки книг в шкафу, я раздумывал над тем, что сказать. Епископ меня невзлюбил с нашей первой печальной встречи, кроме того был сильно раздосадован моим, как он изволил выразиться в последнем послании, «безответственным поведением и уклонением от обязанности защищать интересы Святого Престола в совете». Тем не менее, позволить втянуть себя в политическую возню я не мог.

— Вы решили почтить меня своим присутствием, господин Тиффано? — в голосе епископа явно звучала язвительная насмешка. — Чем же я заслужил подобную щедрость?

Я смиренно поклонился и очертил в воздухе святой символ. Епископ Талерион нехотя ответил на мое приветствие, повторив символ.

— Ваша святость, — я покаянно опустил голову еще ниже, не поднимая на него глаз. — Я смиренно прошу прощения за свое поведение. Как только смогу разобраться с делами Святого Престола, немедля приступлю к обязанностям в городском совете.

— Ты даже ни разу там не появился! — епископ раздраженно уселся за стол и кивнул мне на кресло напротив. Меня коробила его манера тыкать — непозволительно опускаться до фамильярностей даже с младшими братьями по вере.

— Прошу прощения, — еще раз повторил я. — Я исправлю ситуацию. Однако я пришел по другому вопросу.

Церковник удивленно воззрился на меня, подслеповато моргая от солнца, бьющего из окна прямо в глаза. Он встал и рывком задернул портьеры, погружая комнату в приятную прохладу. Его слишком светлая кожа на южном солнце успела обгореть, обезобразив лицо красными пятнами и шелушащейся кожей.

— По другому вопросу? Что за дела могут быть у инквизитора, что важнее обязательств перед Святым Престолом? Которыми ты не просто пренебрегаешь! Ты злостно наплевал на них!

— Дела, которые не терпят отлагательства, потому что именно это моя первейшая обязанность перед Святым Престолом и Инквизицией, — подчеркнул я. — Мой долг — защитить веру от тех, кто переступил запретную черту и творит богопротивное колдовство. Я прошу вас разрешить дознание по делу об убийстве девицы Ивонны, что произошло вчера вечером, и смертям еще двух девиц, что погибли при схожих обстоятельствах. Есть обоснованные подозрения, что в деле присутствует колдовство. Поэтому я хотел бы…

Епископ резко хлопнул ладонью по столу, обрывая меня.

— Да неужели? Подозрения в колдовстве, говоришь? А кто тебе про эти подозрения нашептал? Уж не вояг ли Хмельницкий? Ты хоть знаешь, что именно его вельможу арестовали за эту смерть?

— Знаю, — спокойно ответил я, вставая. — И если помчик Прошицкий окажется причастным к делу, будьте уверены, я сделаю все возможное, чтобы он понес заслуженное наказание. Однако…

Церковник тоже встал:

— Помчик Прошицкий — верный пес Хмельницкого. Без его голоса в совете есть шанс отменить вето на участие Святого Престола в делах города! Ты хоть понимаешь, что это значит?