Таежная богиня - Николай Гарин

— Ложись, Никитка, — неожиданно донеслось снизу, — ложись, родимый, утром и найдешь, че ищешь-то. — Маргарита Александровна болезненно переносила чрезмерную трату электроэнергии. Ее страсть к экономии была известна. — Огонь-то зря не жги, родимый, выключай огонь-то...

— Хорошо, бабуль, все, ложусь, — громко проговорил внук и принялся искать свечу.

Когда вспыхнул живой огонек и погасла лампочка, на Никиту вязко и мягко навалилась темнота. Прикурив от свечи, он откинулся на спинку старого дивана и закрыл глаза. Хотелось попривыкнуть к полумраку и немного перевести дух.

— Дом-то не спали куревом, — опять донеслось снизу

— Не спалю, бабуль, — не открывая глаз и не напрягая голоса, отозвался Никита.

Сидя с закрытыми глазами, он чувствовал, как нарастает волнение. “Вот будет смешно, если вся эта затея с поездкой лопнет, — мучился сомнениями Никита, — бросить все на целых три дня!” Но навстречу сомнению росло другого рода волнение, от которого немного знобило. Это волнение шло от стен чердака, его углов, от каждой доски, щелей. Никита это чувствовал и удивлялся, почему с этим чувством не появляется страх к непонятному.

Открыл глаза. Чердачное пространство сбежалось к огню и закружилось у маленького пламени. Старые гнутые стулья, шкаф, этажерка, ящики, коробки — все превратилось в причудливые существа, которые замерли, затаились в ожидании чего-то необычного и таинственного.

Никита потянулся к сундуку, достал две последних тетради и стал листать. При свете свечи по-другому заговорили рисунки. Это удивило Никиту: он не сразу догадался, что ряд рисунков были выполнены, вероятнее всего, при свете костра или, как сейчас, свечи. Многие из них приобрели призрачные черты и уже не казались столь реальными. Было что-то не так. Никита это чувствовал, вертел тетрадь и так, и этак. Самыми странными были рисунки, выполненные в технике прозрачной акварели с последующей карандашной доводкой. Их надо было смотреть как-то иначе, думал Никита. Но как? Да и сами изображения напоминали абстракции, крепко построенные композиционно. В этих абстрактных рисунках угадывались силуэты гор и людей, каких-то острых скальных расколов и то ли тяжелых туч, то ли дыма...

Неожиданно Никита поднял тетрадь и посмотрел рисунок на свет. Тотчас изображение изменилось. Поменялась композиция, малозаметные детали вышли вперед, а светлое, незначительное пятно, что было посередине, стало живым костром. Ожили и зашевелились люди в странных длиннополых одеждах, они будто приблизились к огню, который, странно выгибаясь, бросал золотистые отсветы на скалы и их плоские лица...

— Че-ерт! — вырвалось у Никиты. Он опустил тетрадь, оглянулся, протер глаза и снова взглянул на рисунок. Все было по-прежнему на своих местах — абстракция, бледненький акварельный рисунок... Вновь поднял и взглянул на свет через рисунок... “Что за ерунда!” Сознание отказывались верить. Никита поежился. “Глупость какая-то. Или переутомление, или, — он еще раз оглянулся, — может, все еще сплю?” И тут его словно слегка тряхнуло: “А что же тогда с портретом?”

Когда он добрался наконец до заветной тетради и, открыв ее на нужной странице, дрожащими руками поднял рисунок, увиденное превзошло все ожидания. У Никиты перехватило дыхание. Женское лицо с небольшим разворотом зеленовато светилось, оно было прозрачным. Эта прозрачность давала рассмотреть за ним некое очертание гор, деревьев, скал, и снова людей. Поворот головы, волевой подбородок, взгляд несколько раскосых глаз придавали величественность и властность невиданной по красоте женщине. Никите показалось, что в какой-то момент на ее губы легла снисходительная улыбка, а голова чуть качнулась, как бы приглашая его с собой... в тайну.

Никита впился глазами в рисунок. Его детские впечатления сильно отличались от теперешних. Странное лицо никак не могло быть нарисовано с натуры. Нет и не могло быть такой натуры, да и техника рисунка какая-то странная, никому не известная и может быть использована только вот для таких волшебных эффектов. Штрихи карандаша при близком рассмотрении были плавными и напоминали легкие волны на воде. Они дрожали и покачивались от каждого колебания пламени свечи, отчего лицо, казалось, дышит, а если тетрадь медленно поворачивать или наклонять к свету, то оно и вовсе оживало.

Вдруг скрип ступеней оборвал мысли Никиты. Он опустил тетрадь и подошел к лестнице. Охая, на чердак поднималась Маргарита Александровна.

— Никитушка, ты бы задул свечу-то. Ненароком уснешь, и сгорим в огне.

— Да ну, что ты, бабуль, я же сказал — еще немного, и лягу, — взволнованно, все еще под впечатлением рисунка проговорил Никита.

— Ты ить михеевский-то дом помнишь, у реки, так в марте сгорел. Васька-то их, идол, и поджег. Кроме его, и некому было... — Маргарита Александровна остановилась на середине лестницы и отступать, пока внук не погасит свечу, не собиралась. Никита это понял и с огромным сожалением и... облегчением вернулся к столу и задул свечку.

Лежа в постели, он еще и еще раз перебирал в памяти виденное. Его никак не покидало ощущение сказки. Будто он все еще продолжает спать. Никита опять представил прекрасное лицо и вновь не поверил, что оно может или могло существовать в природе, уж больно оно неземное. Как отец мог такое увидеть или придумать? Живое, дышащее, с величественным взглядом...

Никита проспал до полудня. Встав, он тут же бросился к сундуку. Теперь, глядя на рисунки отца, он уже сильно сомневался в том, что ему привиделось ночью. Дневной свет снял с них загадочность, сделал рисунки беспомощными, простыми и наивными. Никита смотрел через них и на солнце, но никакого эффекта. Ждать следующей ночи он не мог, через три часа поезд. Торопливо перекусив и собрав сумку, он уже хотел было выходить из дома, но решил все же прихватить с собой парочку тетрадей.

Спускаясь с чердака, Никита почувствовал, что что-то забыл. Вернулся. Внимательно огляделся. Ничего. Но едва сделал несколько шагов к лестнице, как его опять что-то удержало. Перекладывая в сундуке вещи, он переставил и ветхий фанерный чемоданчик. Он знал еще с детства, что там хранятся краски отца, с тех пор и не открывал. Сейчас же он вдруг взял и открыл его. Мятые, мутные тюбики были плоскими, почти пустыми, а если что в них и осталось, то высохло и превратилось в камень. Тем не менее от этой ненужной груды повеяло чем-то теплым и уютным. Никита брал то один тюбик, то другой, пытаясь прочесть, что за цвет и чьей фабрики продукция, но ни на одном из них не было ни единой буквы, или они стерлись. Однако пальцы уже откручивали тугие колпачки, а глаза угадывали цвет. Незаметно для себя Никита отбирал желтые тона и клал в карман, не зная, зачем это делает, ведь в Москве у него всего достаточно.

Когда Никита вернулся в Москву, оставалась ровно три дня до защиты дипломных работ.

— Ну, ты даешь, Ник! — влетев в комнату, выдохнула Валерия Садовская, перевела дыхание и добавила: — Все его ищут, с ног сбились, а он!.. Ты где был?! Тебя же не допускают к защите!..

— Ну и что, — спокойно проговорил Никита.

— Как это что?! — взвизгнула девушка. — Твой обожатель Астапчук такую истерику в деканате закатил! Теперь — что ректор решит...

— Лер, все будет хорошо... — Никита оторвался от этюдника и медленно повернулся к гостье. — Все будет хорошо, — повторил он устало и немного иронично.

Вот за это легкое высокомерие к суете и мнимым трудностям, за этот независимый серо-голубой взгляд, за жесткие широкие скулы, за монументальность и аристократизм в осанке многие девчонки на курсе преданно смотрели на Никиту, мечтали о нем и тихо ненавидели друг дружку. Сходила с ума и Валерия — избалованная, холеная и капризная дочь высокого московского чиновника, по праву одна из красавиц на курсе. Сходила с ума и бесилась оттого, что этот парень, далеко не красавец из зачуханной уральской деревни, никак не поддается ей, не приручается. Мало того, ведет себя так, как будто делает одолжение, позволяя находиться с ним рядом и говорить. Это красноречивое благоволение Никиты обижало и взвинчивало самолюбие Валерии.

В первые секунды встреч ей еще удавалось смотреть на него с вызовом и превосходством, помня о своем социальном положении. Лера высоко вскидывала бровь, эффектно выгибала спину, отчего немалая грудь становилась еще убедительнее, и некоторое время смотрела на него свысока. Но потом происходило что-то непонятное. Натолкнувшись на его взгляд, девушка сникала и даже как будто уменьшалась в росте, скукоживалась, превращаясь в обыкновенную молоденькую бабенку, молящую глазами о проявлении к ней жалости, снисхождения и покровительства. В такие мгновения Лера ненавидела себя, проклинала свою бабью сущность, но ничего не могла с собой поделать. Она отрывалась от земли и благоговейно уносилась в серое небо его глаз, млея от предвкушения волшебства. И нередко это волшебство наступало — его стальные глаза превращались в олово, потом в ртуть, отчего у Леры сбивалось дыхание и она, приоткрыв рот и широко раздувая ноздри, начинала шумно втягивать в себя воздух. А когда Никита соблаговолял слегка приобнять ее, у девушки отнимались ноги, внизу живота становилось жарко и влажно...