Судия - Геннадий Евгеньевич Деринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вторая зима проходит быстро, в играх и учёбе, а когда апрельское солнце ласково посмотрит на продрогшую землю, по раскисшей дороге их ведут на станцию и грузят в тёмные гулкие вагоны.
Не многие из них добьются славы на ипподромной дорожке, немногие достигнут высших пределов почёта – победят в крупном призе, приблизятся к результатам легендарных рекордистов. Большинству суждено возвратиться через несколько лет домой. Тем не менее они расстаются навсегда. Ведь они уж никогда не узнают друг друга, никогда не возобновятся их игры. Когда они придут откуда-нибудь из Одессы, Харькова или Киева, всё будет иначе. В заводе к ним будут ласковы, как к больным. Они и в самом деле зачастую больны. У кого треснули копыта, у кого сохнут мышцы. От лёгкого стука в коридоре они вздрагивают всем телом, они не едят, а нервно хватают овёс из кормушек и всё прислушиваются – подозрительно и напряжённо.
Чудится им то далёкая музыка, то торопливый звон колокола, то загораживает перед ними дорожку своими огромными крыльями стартовая машина. Картины ипподрома, оставшегося за тысячи километров, терзают их расстроенное воображение. Они не имеют нужных секунд, не имеют шансов на приличное будущее, поэтому и дома вновь и вновь должны входить в форму, бежать, бежать во чтобы то ни стало. Это называется доиспытания. Это можно назвать испытанием судьбы. И они, кажется, понимают, как важно им хорошо выступить, и упорно воюют за свои дорогие секунды. Они навсегда забыли доверчивое, добродушное детство.
И уже сами злобно рявкают на молодёжь и, чуя близость какого-нибудь полуторника, бьют в дверь и стены денника, как молотом, коваными копытами.
– Неизвестно, как бы сложилась карьера Микроскопа, будь он отправлен на ипподром, – неторопливо повествовал адвокат. – Скорее всего, он прошёл бы путь рядовой лошади, потому что, повторяю, в нём не было ничего выдающегося, ничего, что позволяло бы ждать от него необычных секунд.
Но Микроскопом распорядились иначе. Он не покидал на годы родной завод. Ипподром Микроскоп видел считанные разы, в дни своих выступлений. А на дорожке им управляла знакомая с младенчества рука, твёрдая, но ласковая. Среди конников Елыгин был известен не только как мастер тренинга, но и как мастер восстановления самых больных, самых отбойных лошадей, многим из них вернул он успех и силу, обеспечил будущее. За свою короткую жизнь в заводе Микроскоп получил столько внимания и ласки, сколько вряд ли получили все его сверстники, товарищи по играм в леваде.
Микроскоп был ещё несмышлёнышем, а существование его уже подчинялось в подробностях продуманному плану.
Почему всё-таки для эксперимента Елыгин и Богданов выбрали именно Микроскопа? Во-первых, потому, что много черт он унаследовал от своего прадеда, резвого Ветерка, во-вторых, Микроскоп был рождён в январе, стало быть, первая зелень и первое солнце весны были его, а это значило многое. И в-третьих, с первых недель его существования было отмечено его почти человеческое доверие к людям. Качество, которое, несомненно, привил ему и развил в нём тренер Елыгин.
Ещё под матерью частенько проведывал Микроскопа Елыгин. И всякий раз в его карманах находились то кусочки сахара, то сладкая морковь. Удивительно ли, что на зов Елыгина, приезжавшего на пастбище, Микроскоп мчался откуда-нибудь из-за кустов, как щенок, как ребёнок… Кормили Микроскопа не из общего котла. По зёрнышку отбирал Елыгин тот чистый овес. Корма были отличные, и давали их Микроскопу полной нормой. Детство у Микроскопа было коротким. Мать скоро потеряла на него всякие права. Нянькой его и учителем стал Елыгин. На шестом месяце Микроскоп узнал вожжи и вкус удил. Качалку он принял от своего старшего друга и наставника спокойно, вёл в ней себя как бывалый призовой боец.
Круг заводского ипподрома они не любили. Обычно они уезжали в лес, разумеется, не в качалке, а в лёгком прогулочном шарабане. Зимой же – в кошевке с оглоблями и дугой. В тишине, в лесном безмолвии им было хорошо вдвоём.
– Аккуратненько, не заторапливайте, – наказывал Богданов, навещая их. – Набирайте километры, но чтобы и в рукавах оставалось. Чтоб он всегда хотел поработать ещё.
О рекордах они думали про себя. Разговоры нервировали бы Елыгина, а его беспокойство передавалось бы Микроскопу. И когда Елыгин заговаривал о конечной цели их работы, Богданов посмеивался:
– Посмотрим, на что способен орловец, вот и цель. Так и Микроскопу объясняйте…
Он формировался гораздо быстрее сверстников, но оставался жеребёнком неброским. Да ещё этот размёт… «Готовь Микроскопу железные наколенники!»– советовали Елыгину. Но, удивительно: Микроскоп не носил и той обуви, без которой не обходится самый ладный рысак. И ещё одно поражало в Микроскопе: он бегал всегда только рысью. А ведь естественный аллюр – это галоп. И когда выжимают резвость, рысак, прошедший самую хорошую школу, нередко скачет. Микроскоп же не умел скакать. В это было трудно поверить. Случалось, Елыгин бросал вожжи, показывал хлыст. Ничто не действовало. Микроскоп не сбивался. Сотни лет человек приучает рысистую лошадь забыть галоп, но природа берёт своё. Микроскоп же в этом отношении был как бы уступкой природы, как бы наградой человеку за его бесконечный труд. Причиной этой странности был, несомненно, длинный, стелющийся ход Микроскопа. Когда и без того невысокий, он набирал призовой пейс, то вытягивался вровень с качалкой в тугую поющую струну. От того, что это был эксперимент, от того, что полной уверенности в его успехе не было и у самого Богданова, был и взят ничем не примечательный жеребёнок. Но и недостатки Микроскопа странным образом помогали задуманному.
…С весны Микроскоп начал регулярно выступать на ипподроме. Елыгин как бы ушёл с ним в длительный отпуск. Не доверял жеребёнка никому из штатных ипподромных наездников. В конце сухого и жаркого августа в одном из
