Судия - Геннадий Евгеньевич Деринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Елыгин мечтал вернуть породе славу Крепыша. И когда в его распоряжении оказался вороной жеребёнок, неброский статями, но поразительно энергичный, неутомимый и верный в езде, со странной способностью ни при каких обстоятельствах не сбиваться в галоп, Елыгин понял, что может сделать решающую попытку. Два года он не знал ни часу покоя, ни дня отдыха. Как я понимаю сейчас, прожив столько лет и наглядевшись перестроек и приватизаций, Елыгин был типичный нomo soveticus. Репрессии его лично не коснулись, а вот пропаганда и агитация своё дело совершили: он был предан идее, делу. Притом, не своему собственному, а общему, абстрактному, как сегодня вам объяснит любой школьник. Но за такие именно дела елыгины отдавали всё: время, силы, творчество, а если требовали роковые обстоятельства, и саму жизнь. Переступить через своё, малое, чтобы добиться большего и для всех – так воспитывали то поколение. Рассказы о Гастелло и Матросове – отнюдь не выдумка. Тогда их было много, таких, как сказали бы сейчас, «упёртых». Теперь их практически не встретишь. Ну, кто за идею, за флаг готов умереть? Вы шутите? Конечно, если эта идея – деньги, бабки… тогда другой вопрос, можно и потщиться. Не умереть, конечно, но попариться. Можно ли на алтарь победы принести жизнь Микроскопа? Опять-таки, если этого требует дело, то можно. Но Елыгин об этом не думал, ибо даже в мыслях не мог допустить такое. Понятно, что никакого вреда лошади он не сделает. А рискнуть стоит. Но не более того. Да и какой же риск, если Микроскоп готов к рекордной дорожке? Вреда лично для себя, каких-то осложнений Елыгин вообще не видел. Он не знал тогда всей силы своей любви к этому коньку-горбунку. Эта любовь была осознана позже, когда уже ничего нельзя было исправить…
На своём веку директор конзавода Богданов видел дружбу человека и животного. Но таких отношений, которые установились между Елыгиным и Микроскопом, ему, пожалуй, наблюдать не приходилось. Это была подлинная любовь, это были отношения отца и ребёнка. Елыгин не расставался с Микроскопом, что-то неодолимо влекло его к вороному жеребчику. Он являлся в конюшню среди ночи. Дежурные привыкли к его поздним визитам, они знали, что тренер скажет Микроскопу всегда одни и те же слова: «Я с тобой… я с тобой…» И услышит в ответ тихое благодарное ржание.
«Он любит Микроскопа, он пощадит его», – решил Богданов, глядя на погружённого в раздумья тренера.
О борьбе с Микроскопом не могло быть и речи. Все отстали на первой четверти круга, точно водой отнесло соперников. Три четверти круга они были в рекорде метисов. Если бы это произошло раньше, этот спад, Елыгин сдержал бы Микроскопа. Но спад произошёл на последнем повороте. Финиш летел навстречу, уже видел Елыгин высокий столб, уже неслись справа чёрные от людей неистово гремевшие трибуны. Микроскоп никогда не держал в запасе сил, он доверял себя своему хозяину, своей няньке. Он старался, он отдавал всё, что имел. Это же знал Елыгин! В какое же чудо поверил он? Нет, ни о чём он не думал, некогда было думать. Уходила последняя надежда, последний миг… Казалось, это не он, кто-то другой опустил черёмуховый хлыст на залитый потом круп Микроскопа. Лошадь рванулась.
«Орловец бежит не ногами, орловец бежит сердцем», – любил говорить Елыгин. По сердцу и пришёлся посыл.
Столько лет Елыгин работал с лошадью и столько лет был свято верен зароку оставлять ей хоть маленький запас сил! Не вычерпывать их до дна. Однажды выполнив непосильное, лошадь навсегда теряет интерес к победе. Она будет здорова, будет иметь беговой опыт. Всё будет, как было. Только исчезнет нетерпение борьбы, только потускнеет взгляд. Однажды выполнив сверхпосыл, орловец уже никогда не сотворит ничего больше. Так и случилось с Микроскопом.
Орловский рекорд для двухлеток был повторён и улучшен. Елыгин на что-то надеялся, думал, что обойдётся. Да и можно ли было поверить, что ты достал, сжёг чью-то душу? Два года потом он возился с Микроскопом, упрашивал Богданова не продавать его. Но с тех пор Микроскопа по-настоящему хватало только на три четверти круга, до того рокового места.
Нет, не Микроскопу суждено превзойти русского рысака. Другой орловец пробежит дистанцию резвее, сбросит оставшиеся доли секунды. А Микроскоп… Пусть благосклонно примут орловцы жертву от скромнейшего из собратьев. Не беда, что они не знают об этой жертве. О ней знает человек с острыми чертами лица и усмешкой на сухих губах. Он хром, его удачно ранило на войне.
А если бы удалось? Если бы рекорд метисов был побит?
– Я частенько виделся с тренером Елыгиным, – закончил свой рассказ адвокат. – Не раз мы с ним выпивали по маленькой и по душам говаривали. И неизменно Елыгин выводил разговор на Микроскопа. Слушать его в такие минуты было тяжело и даже как-то неудобно. Ведь всё же я не священник, чтобы принимать недужные исповеди. И потом, ведь они вдвоём с Микроскопом добились немалого! Ну, для чего же себя бесконечно мучить? Никто никаких претензий Елыгину никогда не предъявлял. Как юрист, могу заверить, что состава, события преступления не было. А разговоры о том, что животные тоже имеют душу, только она не в их разуме, не в логосе квартирует, поскольку логоса у них нет в наличии, а в крови разлита, – эти разговоры в лучшем случае – мистика и ничего больше. Что случилось с Микроскопом, понятно. А вот Елыгин… Перед кем грех-то? И кто судия? Перед людьми он чист. Перед богом? Но он атеист. Перед самим собой? Но разве такая ответственность существует? Выходит, как ни крути, Елыгина мучила вина перед лошадью, человека – перед существом неразумным и бессловесным.
Дело это, короче, тёмное и исследованию не подлежит.
…А если бы они побили рекорд метисов, игра бы стоила свеч?
Сколько лет можно задавать себе всё тот же вопрос?
Бьёт колокол. Складывая на ходу крылья, уносится стартмашина. Храп, пыль и грохот копыт. Кренясь, качалки входят в вираж. «Ха-а! Ху-у!" – горячо дышит кто-то в ухо Елыгину. Но вот дыхание слабеет, звук множества копыт исчезает, остаётся одинокое «так-так-так», они
