Судия - Геннадий Евгеньевич Деринг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Елыгин и Микроскоп вернулись с Московского ипподрома в родной завод, Богданов осмотрел жеребёнка и пришёл в восторг: Микроскоп был, в абсолютном, как говорят конники, порядке.
– С рекордом!
– А я недоволен, – сказал Елыгин.
Богданов поднял брови.
– Поосторожничал я. Время могло быть лучше.
– На то и рекорды, чтобы их отвоёвывать по крупице!
Елыгин думал о чём-то своём. Черты лица его заострились сильнее обычного.
– Мы готовы к большему, – произнёс он, нахмурившись. – Мы должны выступить ещё. Через три недели открытый приз.
Если другой рвётся на совет, нарочно вызывает на спор, чтобы проверить себя, выслушав возражения, то не таков Елыгин. Можно, конечно, запретить ему выступать. Но это не для Богданова. И не для Елыгина. Он будет переживать приказ тяжело и долго, отказ заденет его глубоко. Лучше посоветовать, поправить как бы между прочим… И Богданов улыбнулся:
– Это хорошо, что вы чувствуете в нём запас. Нам всегда так кажется. Только три недели, думаю, маловато. Он ещё очень зелен. Сама клетка нервных тканей, сухожилий, мышц молода. Через три недели Микроскоп не придёт в лучшие формы, а ведь для рекордных выступлений нужны абсолютно благоприятные обстоятельства. Состояние лошади, погода, дорожка, настроение обоих…
Три недели перед открытым призом Елыгин не расставался с Микроскопом. Сам задавал ему корм, сам чистил его и всё разнообразил тренировки. Они ездили в шарабане, прогуливались верхом, выезжали на пашню. Микроскоп чувствовал себя как-то особенно хорошо и всё ласкался к Елыгину.
– Ешь! – ворчал Елыгин, видя, что Микроскоп не наклоняется к сочной траве.
Но Микроскоп смотрел ему в глаза и, озорничая, брал траву лишь из рук.
В вечер перед отправкой на ипподром между Елыгиным и Богдановым состоялся ещё один разговор. За окнами директорского кабинета темнело, но Богданов не включал огня.
– Всё-таки решили ехать?
Елыгин не отвечал.
– Иван Степанович, – говорил Богданов,– вы заработали право выступать без моего разрешения. Вы дрожали, вы корпели над Микроскопом. Вы лучше меня чувствуете, сколько с него можно спросить. Если бы речь шла о лошади, которую вы готовили за зарплату… Но в Микроскопа вы вложили всего себя, и я не могу мешать вам.
– Я хочу ещё раз улучшить орловский рекорд, закрепить его. Я думаю даже… – Елыгин закусил губу и замолчал. Богданов смотрел на него внимательно. – Словом, мы не можем терять времени. Сентябрь. Беговой сезон заканчивается. Дорожка с каждым днём всё тяжелее. Конечно, можно подождать следующего лета. Но тогда всё начнётся сначала, придётся штурмовать рекорды трёхлеток. И мы будем их штурмовать!– Елыгин тряхнул головой, –но сейчас нужно…
– Что, Иван Степанович? – мягко спросил Богданов.
– Но Елыгин опять замолчал, ушёл в свои мысли.
– Я, – говорил адвокат, – присутствовал при этом их разговоре. Я вообще частенько сиживал в кабинете Богданова. Хозяйственник это был выдающийся. Голландское стадо коров било союзные рекорды, урожаи для Нечернозёмья были умопомрачительные. Но главная страсть его был, конечно, орловец. Тут уж Богданов был чародей и маг. И заслуги были соответствующие у него: заслуженный зоотехник, Герой труда. Напрасно сегодня крикуны, именующие себя либералами, представляют «Совок» царством бездельников. Если бы «совки» бездельничали, что бы сегодня рвали друг у друга новые «финансисты» и «предприниматели»? Я ходил по конюшням и коровникам, выезжал в поля, затевал разговоры с людьми, нередко толковал и с Елыгиным. Везде я находил порядок. Защищать Богданова и его завод в судах было делом нелегким, но интересным. Начальство и в районе и в области открыто ревновало к нему, ведь он был живым примером того, как нужно руководить делами, а это не всем нравилось. Да и в самом хозяйстве обнаруживались лентяи и клеветники, писавшие на Богданова жалобы в «партийные органы». Работы юристу хватало… С детских лет субъект любознательный, я между делами постигал и азы коннозаводства.
Не столь уж разнообразны человеческие слабости. Может быть, славы искал Елыгин? Или жаждал получить приз? Нет, ручаюсь, не думал Елыгин о славе, об успехе. Что касается приза, то и вовсе не о чем говорить. Копейки. Можно ли достойно оплатить годы трудов, огромную, сложную работу?
Иное держал в голове Елыгин.
…До начала 20-го века не было рысака в Европе, способного противостоять орловцу на беговой дорожке. К тому же редкая красота и сила его, необычайная самоотверженность в работе, «отдатливость», высокая типичность, словом, все качества, над которыми к тому времени уже более сотни лет трудились талантливые русские селекционеры, тренеры, наездники и конюхи, делали эту породу первой. Американский рысак, выведенный в конце девятнадцатого столетия исключительно как призовая лошадь, рядом с орловцем казался карикатурой. Маленький, только дым возить, одна грудная клетка. Но американец бежал, как сумасшедший, выигрывал призы, он зарабатывал хозяину деньги. Тогда и появилась мысль прилить кровь американского рысака к орловской, получить лошадь, способную соперничать с американцем.
Сказано – сделано. Волна метизации захлестнула конные заводы. Она породила коня, уступавшего орловцу в красоте, самоотверженности, благородстве, но часто превосходившего орловца в резвости.
Это была настоящая золотая лихорадка. Один удачный подбор – и в кармане коннозаводчика тысячное состояние. Коннозаводчики спешили наверстать упущенное время, искали, пытали судьбу вкривь и вкось. Удача улыбалась то одному, то другому, на бесчисленный брак закрывали глаза.
Громом среди ясного неба прозвучали победы Крепыша. Всеми мыслимыми для лошади достоинствами обладал несравненный орловец. Мощь и элегантность, доброта, самоотверженность и какая-то необыкновенная плавность хода! Заокеанские гастролёры казались рядом с ним заморышами. Превосходил он их и резвостью. Куда было до него метисам! Волна метизации пошла на убыль. Бросились приводить в порядок расстроенное племенное дело.
В восемнадцатом году ценнейшего рысака красные прятали от наступавших белых. При погрузке его в вагон торопились и не заметили плохо положенного трапа. Лошадь века, бесценный Крепыш, рухнул на землю со сломанной ногой и орловская порода лишилась своего кумира и грозного защитника.
Прошли годы. Не был забыт Крепыш но не были забыты и опыты метизации. Рядом с орловской развивалась и совершенствовалась новая рысистая порода, те самые метисы, получившие имя русского рысака.
Никто не сомневался в праве орловца на жизнь. Составлялись планы работы с ним, пестовались линии и семейства, учреждались специальные призы. Но всё же основная часть призов была смешанной, где орловец и русский рысак выступали на равных правах. А ведь наездникам проще работать с метисом. Он не так ломок, он, например, не боится хлыста,
