Ликвидатор - Эндрю Йорк

Раздался стук в дверь, и вошел Джимми с коктейлем:

— Полторы унции бакарди, три четверти унции французского, три четверти унции итальянского, один лайм. — Он подождал.

Уайлд позволил холодной жидкости проскользнуть в горло и превратиться в огонь.

— Я еще сделаю из вас настоящего бармена, Джим.

— Портье просил меня передать, что вам звонила мисс Хартман, мистер Вэйн. Сразу после ленча. Она говорит, что приедет рано. В половине восьмого.

Уайлд кивнул.

— Вы отправитесь куда-то ужинать, мистер Вэйн? У нас будет черепаха.

Уайлд проглядел меню. Еще оно предлагало груши и авокадо. И кокосовое мороженое. Он не думал, что у Хартманов ему предложат что-нибудь равноценное, и вздохнул:

— Я поем в городе, Джимми.

Он выключил радио, встал у окна и начал смотреть на маленькое бикини. Девочка лежала на спине, подложив руки под голову и подняв одну ногу. Она лежала так слишком долго. На ее коричневом от солнца теле виднелась полоска обгоревшей розовой кожи. Бедняжку ждет бессонная ночь. Он допил бокал и тоже лег на спину на постели, уставившись в потолок. Потолок был белый и хорошо переносил превратности погоды.

Он думал о Хартмане. По его прикидкам Хартман весил около двухсот пятидесяти фунтов. У него была одышка, он двигался словно в задумчивости, реакции у него были тоже замедленные, но он все еще мог ударить по мячику для игры в гольф с невероятной силой. Было бы ошибкой играть в игрушки с Хартманом. Эти громадные руки могли крушить с медвежьей силой. Хартмана следовало уничтожить, быстро и тихо. Для этого требовалась только ненависть. Но не знание причины, хотя в случае с Хартманом было нетрудно догадаться.

А Хильда? Уайлд закурил и выпустил дым в потолок. Хильда осложняла дело. Она была слабым звеном в вооружении Хартмана и к тому же уступила Чарльзу Вэйну. Женщины, подобные Хильде Хартман, всегда уступали Чарльзам Вэйнам мира сего. Такова была схема — взращивание ненависти к себе, к своей работе, к стоящим над ним людям, которая на этот раз помогала ему заставить себя возненавидеть Хартмана. Возненавидеть достаточно, чтобы убить. Но ненависть больше не давалась ему легко. Возможно, потому, что это был Барбадос с его расслабляющей атмосферой. А скорее всего, просто потому, что десять лет — слишком долгий срок. Палачи должны быть очень молодыми, высокомерными и бесчувственными, осознающими только свое собственное бессмертие.

Уайлд лежал на спине абсолютно неподвижно более часа, пока не начало смеркаться. Потом встал и оделся. На нем был красный с серебром галстук и белый летний костюм. Посмотрев на себя в зеркало, он нахмурился. Чарльз Вэйн был одним из его творений, наименее достойных восхищения.

Он достал из гардероба дорожную сумку «Бритиш оверсиз эруэйз корпорейшн» и швырнул в нее майку с длинными рукавами, шорты и туфли на резиновой подошве. Положил наручный компас в карман шорт. Закурил сигарету и оглядел комнату. Одежда, которую он носил днем, беспорядочной кучей валялась в кресле. Чарльз Вэйн был неаккуратным типом. В полуоткрытом гардеробе висело три костюма; Чарльз Вэйн любил одеться. Его портмоне лежало на туалетном столике; в нем находились сто пятьдесят фунтов в дорожных чеках, членская карточка лондонского стриптиз-клуба и письмо от сестры из Бекенхэма; Чарльз Вэйн был доверчивым человеком, который собирался непременно вернуться в свою комнату завтра утром после рыбалки.

Уайлд сидел в тростниковом кресле в вестибюле и смотрел на подходившую к нему девочку в великоватом бикини. Теперь она была в желтом сарафане. Ее плечи горели.

Она улыбнулась ему:

— Привет, мистер Вэйн.

— Вы выглядите как вареный омар, Луиза. Может быть, вы разрешите мне намазать вам спину лосьоном?

Она хихикнула и встряхнулась, как мокрый щенок:

— А вы намажете, мистер Вэйн?

— Завтра, — пообещал он.

Она села рядом с ним, внезапно посерьезнев:

— Джимми-бармен говорит, что на севере острова есть место с большой пещерой и там растут всякие странные растения. Это правда, мистер Вэйн?

— Джимми знает, что говорит. Но я слышал об этом месте. Пещера звериных цветов. Думаю, она заслуживает того, чтобы туда съездить. Конечно, при условии, что вас не смоет отливом.

— Вы возьмите нас туда с собой, мистер Вэйн? Меня и Нэнси? Па говорит, что будет сидеть на пляже и никуда не сдвинется. Он говорит, что приехал на Барбадос не для того, чтобы смотреть на растения. Но мне-то точно хотелось бы набраться здесь каких-нибудь специальных знаний, чтобы дома потрясти эту Мэйсон. Я вам рассказывала про нее, мистер Вэйн? Про нашу учительницу по биологии?

— Рассказывали.

— Ну, возьмете нас с собой, мистер Вэйн! Мы были бы вам очень признательны.

— И я тоже, Луиза. Скажу вам вот что. Сегодня вечером я собираюсь на рыбалку со своим другом. Боюсь, что не успею вернуться завтра до ленча, а вот после ленча мы предпримем поездку на север.

— Ой, здорово, мистер Вэйн… а вы не устанете?

— Нет, если поеду с вами. И с Нэнси, разумеется.

Девочка снова хихикнула и торопливо пересекла веранду.

Уайлду нравилось отождествлять женщин с разными цветами. Это был цвет меда.

Он посмотрел через пляж на бледный цвет воды над отмелями. Там, где море становилось синим, в гавань медленно входила трехмачтовая шхуна. Даже со спущенными парусами она была прекрасна. Но как множество прекрасных вещей — например, великоватое бикини, — она, вероятно, разочаровывала при ближайшем рассмотрении. На борту выяснится, что красавица нуждается в покраске, а в каюте водятся тараканы. Было половина восьмого.

Уайлд стоял в патио. Бриз утих, а луна еще не поднялась. Звезды усыпали небо, и создавалось впечатление, будто он смотрит вниз на город, а не вверх на Вселенную. Он закурил и сел в тростниковое кресло. Анонимность приморских отелей никогда не переставала поражать его. Так он сидел, окруженный пальмами, каждая из которых была с бесконечной бережностью посажена в кадку, вставленную в бетон подъездной дороги. За пределами отеля дорога была пыльной. Напротив располагалось желтое бунгало с красным «спрайтом», ожидавшим у ступеней входа. Вечер был теплым, слишком теплым для английского октября. Он гадал, решится ли хозяин хотя бы одной барбадосской гостиницы когда-нибудь посадить вдоль подъездной аллеи ряды сахарного тростника.

С дороги свернул белый «триумф»-кабриолет с откинутым верхом. Волосы Хильды Хартман развевались по ветру. У нее были необычайно густые, необычайно черные волосы, которые трудно растрепать. И она наслаждалась тем, что они растрепаны. Она напоминала кошку и приходила в восторг, когда ее ласкали ветер, рука или море.

— Я не знала, успеете ли вы собраться. Мне сказали, что днем вы уезжали.

У нее был глубокий голос. Она говорила, как ее отец. И была похожа на него. Черты лица крупные, но, тем не менее, тонкие. Он перегнулся через борт машины и поцеловал ее в губы. В Хильде Хартман не было ничего мелкого. Она была в белой нейлоновой блузке навыпуск и черных обтягивающих брюках, без бюстгальтера. Цвет Хильды был восточный красный. Она животное и скоро забудет Чарльза Вэйна. Уайлда это радовало.

Она включила двигатель, и «триумф» рванулся к дороге. Октябрьским вечером в городе было тихо. Окна витрин зашторены, ряды такси вокруг колонны Нельсона сильно поредели. Цветные люди отдыхали на тротуарах; один-два ресторанчика, как всегда, заполнены завсегдатаями. Бриз едва колыхал шхуны, стоявшие на якорях вдоль улицы. Хильда Хартман проскочила через Брод-стрит и свернула на прибрежную дорогу. Она ехала очень быстро, ее черные волосы развевались за ней, словно знамя. Она резко затормозила, съехав с дороги на первой же пустой стоянке, и повернулась к Уайлду, приоткрыв рот и закрыв глаза.

— Боже, — прошептала она. — Ты взрываешься внутри меня, как динамит.

По ней тек пот. Под блузкой кожа была липкой. Она была нетерпелива и настойчива. Она прерывисто дышала.

Фары пронесшегося мимо автомобиля осветили «триумф». Хильда Хартман села, положила обе руки на руль и уставилась прямо перед собой. Уайлд прикурил две сигареты, одну передал ей. Хильда взглянула на него, потом снова включила двигатель. Через несколько секунд она уже мчалась на бешеной скорости. Ее пальцы крепко сжимали руль.

— Ты мало говоришь. О чем думаешь?

— О женщинах, — ответил Уайлд.

— Обо всех женщинах?

— О той, с которой я сейчас.

Хильда улыбнулась:

— Так-то лучше.

Она свернула с дороги в проезд, пронеслась по аллее, обсаженной цветущим кустарником, и остановилась у дома, который выглядел настоящим посмешищем. Посмешище в мавританском стиле, каждое окно — в окрашенной белой краской арке. «СЛ-300» перед крыльцом тоже белый, с красной отделкой. К боковой веранде, выдаваясь на пятьдесят футов над белым песком и выступая в море на шесть футов, прилепился док, неподалеку молчаливо ожидала моторная лодка. Ветра не было, море отдыхало.