One for My Baby, или За мою любимую - Тони Парсонс

Волосы у нее были черные, как у китаянок, а кожа очень бледная, словно она только что прибыла из края вечных дождей. На ней был скромный деловой костюм-двойка, но огромная картонная коробка придавала ей такой вид, как будто она собиралась отправиться торговать на один из бесчисленных базарчиков к западу от Сити. Но я знал, что это не так.

С грохотом опустились сходни, и толпа хлынула на палубу. Я смотрел, как она отчаянно сражается со своей коробкой, и обратил внимание, что у нее круглое, сосредоточенное и очень молодое лицо, широко посаженные глаза и крошечный рот. Можно было даже сказать, что она красива, пока женщина не улыбнулась. Когда же она все-таки улыбнулась, извинившись перед каким-то бизнесменом, что задела его коробкой, — чары рухнули в мгновение ока. Ее крупнозубая улыбка бросала вызов канонам красоты в их обычном понимании. Но было в этой улыбке нечто столь притягательное, что незнакомка буквально резанула меня по сердцу и заворожила так, как не смогла бы околдовать прекраснейшая из кинозвезд. Она была более чем красива — просто восхитительна.

Я отыскал место и сел. Сиденья заполнялись с катастрофической быстротой. Она стояла рядом, смущенно улыбаясь, вцепившись в свою коробку, окруженная желтолицей, черноволосой толпой, а под ее ногами мерно вздымалась и покачивалась палуба.

От Колуна до Гонконга всего-то семь минут — это самая короткая морская переправа в мире, — но это километр морского слалома между рыбацкими джонками, баржами, лайнерами, буксирами и сампанами. И эти семь минут тянутся целую вечность, если тащить коробку с собственный рост.

Я поднялся:

— Извините, не хотите присесть?

Она изумленно уставилась на меня. В то время я был довольно худощавым. Не таким, конечно, стройным красавцем, как Брэд Питт, но и не Человеком-слоном. Я не думал, что она хлопнется в обморок от страстного желания или, наоборот, от тошнотворного отвращения. Но полагал, что она хоть как-то отреагирует. А она продолжала смотреть на меня немигающим взором.

Сперва я счел, что она англичанка или американка. Теперь, приглядевшись к ее черным волосам, широко посаженным глазам и выступающим скулам, решил, что незнакомка родом откуда-то из Средиземноморья.

— Вы говорите по-английски?

Она кивнула.

— Не хотите присесть?

— Спасибо, — сказала она. — Но тут ехать-то всего ничего.

— Зато коробка о-го-го!

— Приходилось таскать и побольше.

И вновь эта улыбка. Медленная и какая-то натянутая, вымученная. Наверное, она подумала: «Кто этот странный парень с Фрэнком Синатрой на футболке (Фрэнк в зените славы, в своей коронной шляпе) и мятых хлопчатых штанах? Кто этот человек-загадка? Явно не атлет, но все-таки ближе к Брэду Питту, чем к Человеку-слону. Кто же он?»

Ее коробка оказалась набита папками, большими коричневыми конвертами и документами с солидными красными печатями. Так, значит, она юрист. Я испытал мимолетную вспышку возмущения, досады и обиды одновременно. Она, наверное, разговаривала только с мужчинами в дорогих костюмах и с шестизначными суммами на карточках. А я являлся парнем в линялой футболке и с годовой зарплатой (если ее перевести в фунты стерлингов), едва дотягивавшей до пяти знаков.

— Вот уж не думала, что на пароме положено уступать места женщинам, — сказала она. — Времена не те.

— Вот уж не думал, что вообще положено уступать места женщинам, — ответил я. — Времена не те.

— Все равно спасибо.

— Не за что.

Я собрался снова сесть, как тут пожилой китаец в нейлоновой рубашке с толстой газетой в руках бесцеремонно оттолкнул меня и плюхнулся на мое место. Он шумно откашлялся и смачно сплюнул прямо мне под ноги. Я ошеломленно уставился на него, а он как ни в чем не бывало развернул свою газету и погрузился в букмекерские сводки.

— Так-то вот, — рассмеялась незнакомка. — В большой семье рта не разевай.

Я слушал, как она смеется своим грубовато-наивным смехом, но тут мы прибыли в Гонконг. Над нами нависли громады небоскребов. «Бэнк оф Чайна». «Гонконгский и Шанхайский банк». Отель «Мандарин». Исполины Сити сверкали и искрились серебром, золотом, тонированным стеклом, а чуть поодаль от этого ослепительного великолепия пышно зеленела гора Виктория, вершина которой терялась в облаке утреннего тумана.

Я вдруг смертельно перепугался, что никогда больше ее не увижу.

— Хотите кофе? — спросил я, покраснев до корней волос. Я безумно злился на себя. Я знаю, что женщины никогда не говорят «да», если их о чем-то попросишь и при этом зальешься пунцовым румянцем.

— Кофе?

— Ну да… Эспрессо. Капучино. Латте. Просто кофе…

— Вот как… — сказала она. — Место уступить — это неплохо. А кофе… Не знаю даже. Как-то все банально, шаблонно. И потом, мне всю эту кипу надо доставить.

Паром причалил к берегу. С грохотом опустились сходни. Толпа изготовилась к прыжку.

— Я не пытаюсь вас закадрить, — смущенно пробормотал я.

— Нет? — Лицо ее было серьезным, так что я не мог взять в толк, смеется она надо мной или нет. — Вот досада-то…

И тут незнакомка исчезла, подхваченная водоворотом толпы вместе со своей коробкой с документами. Людской поток вынес ее на причал и повлек с собой дальше, в Сити.

Я искал ее на пароме «Звезда» на следующий день, и через день, и через-через день, втайне надеясь увидеть, как она улыбнется кому-нибудь, кого невзначай заденет коробкой с документами. Или, если несказанно повезет, заденет меня. Но тщетно.

Не то чтобы я разучивал «нестандартный набор» уличного ловеласа.

Просто мне очень хотелось вновь увидеть ее улыбку.

Как-то в пятницу вечером я сидел в баре на крыше отеля «Мандарин». Там слишком шумно и многолюдно.

Вообще, на то жалованье, что мне платили в «Двойном успехе», по подобного рода заведениям не очень-то разгуляешься. Однако изредка я мог себе позволить взлететь на лифте на крышу знаменитого старого отеля и полюбоваться закатом за парой кружек ледяного «Цинтао» — лучшего китайского пива. Это было истинное наслаждение.

Вот и теперь я не спеша потягивал у стойки пиво, как вдруг какой-то урод с моей «исторической родины» начал всех доставать.

— Когда сюда придет НОАК[1], настанет всему каюк, — каламбурил он. — Так этим макакам и надо. Гонконг был рыбацким поселком до нас и им же станет после нас.

Этот голос показался мне более чем знакомым. Это был глас вековых аристократических привилегий, бесчисленных элитных частных школ и колледжей, глас, чопорно и высокомерно изрекавший чушь собачью с самоуверенностью пророка и считавший себя истиной в последней инстанции. Глас напомнил мне, что не все, от чего я сбежал, имело бульдожью татуировку на руке.

— Отдайте все здесь косоглазым и любуйтесь, как они станут резать курицу, несущую золотые яйца. Хотя не подлежит сомнению, что они сожрут все, что угодно.

Я повернулся и посмотрел в его сторону.

Он расположился у окна с какой-то девушкой, на которую пытался произвести впечатление и которая сидела ко мне спиной. На нее я поначалу не обратил внимания. Я видел только его — этакого бычка в дорогом костюме, светловолосого, вскормленного бифштексами с кровью, регби и англиканскими гимнами. Такой вот вкус чистопородной британской говядины, может, самую малость тронутой коровьим бешенством.

Бычок продолжал громогласно разглагольствовать, даже не думая взять на полтона ниже. Мы обменялись понимающими взглядами с барменом-китайцем, совсем еще мальчишкой, когда тот наливал мне вторую кружку. Он печально улыбнулся, еле заметно покачав головой, и отрешенная кротость его жеста стала для меня последней каплей.

«Нет, это уже чересчур», — подумал я, ставя кружку на стойку.

Этот бычок не только оскорблял жителей Гонконга, он еще и гадил мне в душу, когда я наслаждался закатом и морем огней. Взгляд бармена словно просил: брось, не связывайся.

Поздно.

— Простите великодушно?..

Бычок поднял на меня глаза. И девушка тоже.

Это была она. И она сияла. Действительно вся светилась: лучи заката, еще более феерические в сочетании с дымящими трубами на китайском берегу, бросали на ее лицо яркие, сочные, почти киношные отблески догоравшего дня. И зажигали ее лик волшебным светом.

Рядом с девушкой, с ее волосами цвета воронова крыла, бычок выглядел ярким блондином. Вместе они смотрелись очаровательно: парочка в самом начале служебного романа. Так, наверное, считал скудоумный бычок.

— Чего надо? — спросил он очень грубо.

— Посмотрите на себя, — ответил я, — да повнимательней. У вас корпоративная квартира и горничная-филиппинка, поэтому вы мните себя стражем империи? Дружище, кто вы сегодня? Бен Дизраэли, лорд Бэконсфилдский? Уильям Гладстон? Или Сесиль Родс?