Не заплывайте за горизонт или Материалы к жизнеописанию одного компромиста - П Шуваев

- Ну, ты же знаешь: я если и напьюсь, так уж точно ничего не будет...

- Как же, - хохотнул Серега, - вырубишься и спать. Это с гарантией. Уж ладно, держи.

Выгорело! На крайний случай было теперь у Толика место, где можно не без приятности крайность переждать.

А в комнате уже не было того порядка. На одной из пустующих кроватей развалился толстый; его куртка криво висела на спинке стула, готовая с минуты на минуту рухнуть, издав громкий бутылочный звон. Второй сидел перед тумбочкой в глубоком раздумье, а перед ним стоял стакан с тошнотворной жидкостью. Серега ринулся спасать куртку и будить ее владельца, а Толик закурил и стал вслушиваться в беседу. Толстый матерился сквозь сон, а Серега на него орал, чтоб вот сию минуту перестал. Слушать Толику было приятно, этакое изумительное он ощущал превосходство, - и оставалось с достоинством молчать и демонстративно стряхивать пепел в банку.

Когда с пробуждением было покончено, жаждущие наконец всем миром накинулись на ни в чем не повинную бутылку, которая, право же, была достойна лучшего содержимого. Как всегда, не хватило стаканов, Нинка была послана за посудой, но и это дало Толику возможность наслаждаться ощущением превосходства: стакан у него был собственный, складной.

Впрочем, подумал Толик, лучше бы его не было. На Толика смотрели с презрением, и она снова закурил, чтобы была возможность передохнуть, собраться и сосредоточиться. Потом ждать стало вовсе уж неприлично, ощущение превосходства пропало, - и Толик, выдохнув и закрыв глаза, осушил стакан. Стало легче: это нельзя пить маленькими глотками, это ни в коем случае нельзя нюхать, этим надо побыстрее нажраться, чтобы потом уже все было трын-трава.

Пьянел Толик быстро и довольно приятно, обстановка была вполне ничего, даже и магнитофон заорал, только вот жрать, как выяснилось, было нечего. Это было более чем странно: на таких сборищах именно Толик и ел, а все остальные закусывали. Есть хотелось, и Толик, сознавая, что не надо бы так афишировать, тем не менее извлек из рюкзака консервную банку. Банка была компанией проигнорирована, что дало Толику приятную возможность насладиться ею самовластно.

Насладившись, Толик оглядел собутыльников. Толстый, похоже, был очередной дозой алкоголя временно приведен в чувство, маленький же, напротив, расположен был лишь невиннейшим образом завалиться спать. Серега продолжал свою ковроткаческую деятельность, результатом коей, вне всякого сомнения, должен был явиться изумительный гобелен с оленями, лебедями и дебелой девкой над синью вод. Нинка пила, слушала и смотрела на Серегу. А сам Толик... Ну что ж, сидел Толик, наблюдал, занимался интроспекцией и в конце концов пришел к выводу, что уже пьян и что продолжать нет ни малейшего желания. Поскольку же не пить было неприлично, следовало смыться, что Толик после долгих размышлений и сделал. Минут десять, наверное, длились размышления о том, в какой мере смыться будет прилично, этично и благопристойно, - длились и все никак не могли увенчаться хоть каким-то результатом, пока Толик не понял, что просто непонятно зачем тянет время.

Никто, по счастью, не заметил, что он взял из тумбочки пачку чая и бутылку со спиртом. Чай-то ладно, а за спирт могло по пьяной лавочке и достаться, пусть он даже технический и выдан был именно Толику именно для спиртовки. Вода была в колодце, и Толик в изрядной мере протрезвел, пока возился с ведром и воротом.

В лаборатории было пусто, темно и приятно. Толик включил скудную желтую лампочку и прошелся по комнате. Было вокруг трезвенно, спокойно и добропорядочно: стоял бинокуляр, стоял микроскоп, лежали книжки, карандаши, тетрадки, даже логарифмическая линейка, которой тут вроде и нечего было делать, тоже была нужна - для интерьера.

Горела спиртовка, грелся чайник, и надо было дождаться кипения. Толик прошелся по комнате еще раз, подумал и уселся за Серегин бинокуляр - просто так, он не сразу даже сообразил, почему из всех стульев выбрал именно этот, но потом все же понял.

Покопавшись в коробках, он отыскал-таки того недоопределенного жучка и сунул его под бинокуляр. Лампа, к счастью, работала, определитель лежал тут же, на столе, был он толст и подробен до чрезвычайности. Едва ли в данном случае требовалась столь душераздирающая доскональность, но Толику хотелось острых ощущений. И ощущения он получил, потому что пропустил вопрос о тазиках задних ног и теперь мчался по книге, останавливаясь порой, чтобы посмаковать латынь тех семейств и родов, к которым жук не принадлежит.

Серега, как Толик и думал, позволил себе бессовестно смухлевать, жук, как Толик и думал, был знакомый и никакого отношения к Дальнему Востоку, как Толик и думал, не имел и иметь не мог. За подтасовку результатов исследователей надо сурово карать, подумал Толик, да уж ладно, обойдемся с Серегой милостиво, когда соизволит проснуться. Но все равно, негодяй, какой негодяй, подумал Толик.

Чайнику пора было уже и закипеть, но чайник все маялся на спиртовке, поэтому вполне можно было что-нибудь еще учудить.

Учудить можно было много всякго, и Толик начал с самого простого и доступного из чудес: зачерпнул каплю воды из какой-то банки с водорослями и поместил под микроскоп.

Нет, никто и не думает отрицать, что есть особое наслаждение в работе на пределе разрешения, с иммерсией, разумеется (в начале века писали "иммерзия", а Нинка говорит "эмерсия"), и все же... Все же Толик полагал, что даже и десятикратный фазовый объектив дает вполне достаточно пищи для склонного к сомнительным спекуляциям ума. Он настроил микроскоп тщательно и подробно...

Мечется по полю всякая мелочь (Толик не удержался, прибавил увеличение нет, просто прелесть, что за зверушки). Сидят сувойки, весело фильтруют, такие аккуратные и довольные собой, что прямо завидно становится. Гуляет всякая мелкобродячая инфузория, ну, этих подробно не рассмотришь, пока живы, а вот это вот... Ого!

Дилептусы Толику попадались редко**, да и то все обычно некрупные, такие, что даже и неудобно величать хищной инфузорией, а тут... Это был какой-то диплодок, он уже почти не мог плавать и разместил свое диплодочье, набитым мешком тулово между мертвыми нитями водорослей, а длинный гибкий хобот быстро, только что не со свистом носился туда-сюда, всякий раз как-то неожиданно изгибаясь. Он уже нажрался до последнего предела, ему, наверное, скоро должно стать худо, еще немного, и он просто лопнет, насытив акваторию желудочным соком, - но он все размахивал хоботом, убивал все, что попадалось, и поглощал все, что мог убить. Большие рыбы, пожирающие маленьких... Смотреть на него было противно, и при этом было в нем что-то настолько первозданное и мощное, не озабоченное вопросами морали, что не смотреть тоже не получалось. Толик все возвращался к этому гнезду среди дохлых водорослей, а там все суетился длинный, неприлично тонкий для такого тела хобот. Хватит, решил Толик и вернул это чудище в банку.