Не заплывайте за горизонт или Материалы к жизнеописанию одного компромиста - П Шуваев

Он произнес нечто, из чего, пожалуй, не смог бы извлечь полезной для себя информации самый дошлый и дотошный лингвист. Он пошевелился, выпростал руку из-под одеяла, повторил ту же последовательность звуков, имевшую, подумал Толик, вполне интеллигибельное отношение к языку (Толик совсем недавно познакомился с этим словом и слово, показавшееся ему звучным, хотел применить обязательно). Потом рука принялась шарить по кровати, перебралась на стол и чуть не уронила стакан, где все равно не было ничего, кроме вонючего осадка. Вовка задергался, заскрипел кроватью, приоткрыл глаз, закрыл его, открыл другой, сонно, но продолжительно выматерился и снова возлег неподвижно.

- Однако, - сказал Толик.

Пролежав еще несколько минут, Вовка вновь зашевелился, смахнул наконец стакан на пол и сказал несколько слов, каких Толик и не слыхивал никогда. Открыл глаза, стал ими неуверенно двигать. Nervus oculumotoris, подумал Толик, околомоторный нерв. И тут Вовка додвигался до него.

- Привет, - сказал Толик.

Было ему скучно, хотя, казалось бы, вполне был бы по сюжету уместен живой интерес, каковой испытывают порою добропорядочные индивидуумы, встречаясь с обитателями "дна".

- Сколько времени?

Вовка был жалок.

- Без пяти семь, - строго ответил Толик.

- Ой, ..., о, ..., ... ... ...! Совсем ..., ...! - сказал Вовка.

- Ну-ну, - молвил Толик.

Вовка был жалок до такой степени, что это уже переставало быть скучным; Толик с ужасом осознал, что сейчас неминуемо будет ввергнут в бездну лицемерной филантропии - судьба, в общем, незавидная, неизбежная и неотвратимая, если ты действительно добропорядочный индивидуум.

- Может, чаю хочешь?

- Не, - Вовка даже отмахнулся, - мне пива надо.

Единственное, что может спасти смертельно раненного кота. Толик взял чайник и сделал несколько глотков прямо из носика. Заварка была холодная, но на вкус вполне ничего.

- Ты давно встал?

- Я не спал, - обиделся Толик.

Вовкак разговаривал как-то странно: словно бы не имел в виду получить ответ, а просто хотел как-нибудь убить время.

- У тебя деньги есть?

Ну вот, подумал Толик, падение продолжается. Похмеляться поедет. Пивом. В такую-то рань.

- Да где ты сейчас пиво найдешь?

Ибо если пьянство греховно, надлежит терпеть все последствия греха, грех не усугубляя отнюдь.

- В стекляшке, может... Так есть? Потом верну...

В том, что Вовка вернет, Толик не сомневался, но все равно... Уж слишком, пожалуй, сильно было ощущение, что Вовка склоняет его, Толика, потворствовать пороку. Что-то такое, очевидно, отобразилось и на лице, потому что Вовка глядел на него с презрительной мольбой.

- Ну пошли вместе...

- Ладно, - сказал Толик, - черт с тобой.

Потом они долго ждали автобуса, и все это время Вовка стоял, привалясь к ограде, недовольно перебирая ногами и изредка матерясь утробно-загробным голосом. Пожалуй, быстрее было бы добраться пешком, уж приятнее-то наверняка... если, конечно, Вовку за собой не тащить. Впрочем, вблизи питейного Вовка оживился и обрел некоторую даже прыть.

Вышел он, однако, злой и обиженный: пива не было. От дверей разбредались отраженные и дифрагированные жаждатели. И длилась кочевка от гастронома к гастроному, пока Вовка не счел, что лучше уж прямиком двинуться на Киевский вокзал.

Там пиво было, было там и чем позавтракать, так что Толик даже и доволен остался. До такой степени доволен, что спокойно перенес и автобус до общежития, и излияния благодарного Вовки, - и то, что в их комнате сидел Лучков с чем-то похмелочным и с выражением искренней безоговорочной скорби на лице. Толик просто взял машинку и пошел в холл.

В холле и днем было не слишком оживленно: сидел дежурный, а в углу две девицы готовились к зачету. Зачет, похоже, был по атеизму, а подготовка состояла в том, что одна девица уныло читала учебник вслух, а вторая скучающе внимала.

Толик отбил заглавие - большими буквами вразрядку. На следующем листе дал понять, что здесь будет введение. Следовательно, вводные фразы потребны, общие такие, скажем...

В период с конца XIX века по 1930-35 гг. механическая часть микроскопа была существенно усовершенствована и после создания моделей "L" и "Люмипан" (Цейс) и особенно "Z" (Райхерт) приняла в основном современный вид. В то же время...

Дежурные слова и целые фразы, составленные исключительно из дежурных слов, вылетали из-под пальцев легко, словно мозг и дан был Толику именно для того, чтобы умело составлять дежурные фразы. Если б они хоть были верны! Но Толик отлично знал, что едва ли кто-нибудь вообще читает эти рефераты, непонятно, кому и зачем они нужны. Нехай остаются общие фразы.

Ладно, продолжим, раз уж начали. И следующий абзац вышел такой же: вроде бы даже и верно все, а если призадуматься... Но Толик уже вошел во вкус, ему стало даже забавно сочинять такие вот мелкодежурные полуправды, и он аккуратнейшим образом закруглил период.

И пошло! Пошло-поехало-поползло, эх да и расползлось на шесть страниц через два интервала, не считая библиографии. Как-то легко и весело все выходило, и слова-то как на подбор шли удобные, округлые, скатные, все поблескивало, словно отштампованное - тут паз, там выступ, а сбоку еще отверстие под резьбу. Очень, знаете ли, оптико-механично получилось, только вот мыслей особых не было в этом великолепии, ну да бог с ними, с мыслями, не требуют их от нас, так и нечего стараться.

- Квакеры, - сказала девица.

Квакеры, крякеры, крекеры, клинкеры, канторы и кванторы. Квантифайеры? Что бы это слово могло значить? Некий до крайности научно-фантастический агрегат, который что-то там такое делает с количеством. Только вот с количеством чего?

- Пацифизм, - донеслось из атеистического храма.

- А что это такое? - был глас неквакерствующей неофитки.

Последовало долгое корявое объяснение, и Толик получил возможность насладиться осознанием того, до какой степени менее коряво употребляет родной язык он сам. Но зачем все-таки человечеству квантифайеры? Вот так вот не будешь знать, а он как расквантифируется, да как разрегулируется, да саамовозгорится... Что тогда делать? И, между прочим, откуда я взял, что квантифайеры вообще могут самовозгораться? Быть может, это всего лишь Слово, которое ничего не значит, которое даже не должно ничего значить, а единственно лишь обязано повергать всех в сумбурно-священный трепет, потому что - было сказано! Вначале было Слово, слово, пережившее последнего из тех, кто мог бы решиться отрицать его высокое значение. Надпись на площади, глубоко врезанная в толстые железобетонные плиты, Слово, сказанное во гневе и без малейшего намерения вторгаться в священную область имен, значений и понятий. Что есть понятие? Толик заправил в машинку чистый лист.