Замок из песка - Анна Смолякова

— А, кстати, зря вы смеетесь! — Валера с остервенением вонзил вилку в фарш и пару раз провернул ее, словно кинжал в теле врага. — Я, как знаток, могу сказать, что Настя за короткое время достигла очень больших успехов. Это трудно, это больно, и далеко не каждому дано…

— По-моему, ребята, вы слишком серьезно ко всему этому относитесь. Не нужно таких драматических страстей… Помнишь, Настюш, как ты сама смеялась над теми, кто живописует ужасы балета? И из всех этих ужасов знает только «восемь часов у станка», как горе-меломан «Полонез» Огиньского?.. Балет как балет. Работа как работа… Настенька, конечно, молодец, но…

— Значит, вы относитесь к этому как к обычной учебе в вашем техническом вузе, например?

Саша подошел к холодильнику, достал минеральную воду и выпил, не отрываясь, чуть ли не полбутылки. Потом расстегнул верхнюю пуговицу своей просторной шелковой рубашки и взглянул на Антипова с веселой, чуть-чуть снисходительной улыбкой.

— Вам интересно, как я ко всему этому отношусь?.. Могу объяснить. Я считаю, что Настя могла лучше устроиться в жизни, если бы все-таки закончила институт… Да, балерины прекрасно выглядят: худенькие до самой старости, пряменькие. Но они всю жизнь занимаются тяжелым физическим трудом. Это имеет смысл, если быть Плисецкой, Улановой… Но всю жизнь мучить себя, чтобы прыгать в массовке?.. На мой взгляд, лучше пить чай и чертить схемки в конструкторском бюро.

— Так вам кажется, что ваша любимая женщина достойна только того, чтобы танцевать в кордебалете?

— Я вас умоляю! — Сашенька насмешливо сморщился то ли выражению «любимая женщина», то ли антиповскому вопросу вообще. — Конечно, конечно, она — восходящая звезда! Но, заметьте, я ничего зазорного не вижу в том, что женщина не сделает карьеру… Женщина должна быть просто женщиной. Эти штучки-дрючки с карьерой важнее для нас, мужиков. Правда?

Валера угрюмо насупился. После аспирантуры он никак не мог найти нормальную работу и писал в какой-то лаборатории дешевенькие программы. Саша об этом знал.

— Да, кстати, звездочка моя, — проговорил он, усаживаясь снова на табуретку и с шутливой брезгливостью обирая комочки теста с моих пальцев. — У меня тут кое-что наметилось с работой. В общем, как раз послезавтра у меня важная встреча… Жаль, что именно в день твоего рождения, но ты ведь понимаешь?..

Я, конечно, понимала. Тем более что Саша все-таки пообещал прийти на самое начало праздника. И для него, как будто для Иволгина, я надела длинное, в пол, голубое платье из японского шифона. Для него втиснула свои покрытые кровавой коростой и полосками лейкопластыря ноги в узенькие туфли с ремешками и стразами. И только ему улыбнулась светло и ласково, войдя в комнату в нежном флере летящей ткани и настоящего изысканного «Пуазона».

На столе стоял именинный пирог, украшенный с Валеркиной подачи маленькой морковкой и капустным листом. Вокруг овощного ассорти дрожали восемнадцать крошечных язычков пламени. Разноцветные свечки потихоньку оплывали, парафин капал на пластмассовые подставки. А в воздухе висел прозрачный звон серебряных колокольчиков.

Я не сразу сообразила, что играет музыкальная шкатулка. И заметила ее тоже не сразу. Шкатулка, оказывается, пряталась за пирогом. Вместо традиционной фарфоровой балеринки, замершей в классическом аттитюде и медленно кружащейся вокруг собственной оси, на ее крышке умещался целый танцевальный дуэт. Партнер в сплошном черном трико, тоже фарфоровый и тоже глянцево блестящий, поддерживал балеринку за талию, а сам стоял перед ней на одном колене. Изначально, еще на фабрике, он был задуман голубоглазым блондином, но фантазия Никитиной и жирный черный маркер превратили его в жгучего черноглазого брюнета. Больше ничем он Алексея не напоминал, но намек и так был достаточно прозрачен.

— Спасибо! — сказала я и ответила заговорщической улыбкой на Ларискино подмигивание.

Саша, как всегда, отличился хорошим вкусом и чувством меры. Он вручил мне серебряный гарнитур из сережек и колечка с чернью и маленькими фианитами. Подарок был не настолько дорог, чтобы поставить меня в неловкое положение, и не настолько дешев, чтобы его мог сделать просто приятель.

А еще Саша попел вместе с нами под гитару, порассказывал анекдоты, даже станцевал два медленных танца, легонько касаясь губами моего виска. Потом озабоченно взглянул на часы и покачал головой.

— Всё. Мне, к сожалению, пора, — в голосе его явственно слышалось раскаяние. — Я бы и рад остаться, но… Дела, дела!.. Прости меня, пожалуйста, Настенька!

— И к какому это «сожалению» тебе пора? — язвительно поинтересовалась Никитина, разделывая ножом и вилкой кусок селедки. — «Сожаление» могло бы и подождать. Все-таки не у него, а у Насти сегодня день рождения!.. И, вообще, «сожалению» можно и космы за такие дела повыщипать. Ты так не считаешь?

Сашенька улыбнулся, щелкнул браслетом часов и, выходя из-за стола, небрежно, как маленького ребенка, потрепал Лариску по голове.

— Вы возводите на меня напраслину, сударыня! Это исключительно деловая встреча… Да и, думаю, не стоит «выщипывать космы» председателю крупной акционерной компании?

В прихожей он тщательно расправил свой пестрый шейный платок и посмотрел в зеркало так, будто пытался понять, кто глядит на него оттуда — друг или враг. Похоже, это действительно была очень важная деловая встреча. Встреча, из-за которой стоило пожертвовать днем моего рождения.

И все же на сердце отчего-то было неспокойно. Когда Саша, поцеловав меня на прощание, аккуратно закрыл за собой входную дверь, я заглянула в комнату и поманила пальцем Никитину.

— Чего? — беспечно спросила та, усаживаясь на тумбочку для обуви и закидывая ногу на ногу.

— Понимаешь, Ларис, мне надо свежим воздухом подышать… Ты не могла бы поразвлекать гостей? Немножко. Минут пятнадцать-двадцать…

— С Сашенькой, что ли, сбежать хочешь?.. Невтерпеж?

— При чем тут невтерпеж? Да и вообще не с Сашенькой… То есть не с Сашей… Просто надо подышать!

— Ну-ну! — Лариска взглянула на меня исподлобья и полезла в карман своего светлого блейзера за сигаретами. — Иди. Дыши. Именинница…

Я накинула тоненький белый кардиган и прямо в шифоновом платье выбежала на улицу. Прозрачный голубой подол тащился по асфальту, как шлейф низвергнутой королевы. Прохожие, наверное, думали, что видят сумасшедшую выпускницу, устроившую себе прощальный бал задолго до окончания экзаменов.

А я просто брела к центральному проспекту, хотя и не могла знать точно, что Саша пошел именно туда. И даже немного удивилась, когда увидела его на автобусной остановке, возле газетного киоска. Он стоял под уличным фонарем, и льющийся сверху рассеянный свет таинственно серебрил его темные волосы. Автобусы останавливались, раскрывали свои двери-гармошки, снова уезжали. Саша не двигался с места. И только когда возле бетонного бордюра лихо притормозил темно-синий «Опель», сделал несколько не очень уверенных шагов вперед.