Крамола. Книга 1 - Сергей Алексеев

— А бесправное и эксплуататорское! Да гори оно синим пламенем! Вот революция — другое дело. Революция наша, рабоче-крестьянская, значит, народная. Между прочим, я доброволец, и за революцию мне жизни не жалко,

— Что ж, значит, до революции у нас отечества не было? И России не было? — Андрей смотрел в окно, чтобы не показывать Бутенину своих глаз: вдруг отчего-то накопились слезы. — Откуда же тогда все это взялось?

— Я не говорю, что не было, — поправился Бутенин. — Было…

— А что я сейчас защищаю? Вернее, защищал? — спросил Андрей. — И те сорок тысяч офицеров, которые в Красной Армии?

— Вот это мне и интересно! — подхватил Бутенин, оглядываясь по сторонам, словно ища единомышленников. — Давно думаю, а спросить не у кого. Первый случай выпал, чтобы вот так, с глазу на глаз. Я же не верю, что вы с открытой душой в революцию! Убейте меня, не верю. Какой-то расчет у вас…

— Тебя, Бутенин, когда-нибудь погубит подозрительность, — сказал Андрей, теряя интерес к разговору. — Классовое недоверие…

— Это — революционная бдительность! — подчеркнул Бутенин. — Так ответь: что теперь защищают бывшие офицеры?

— Отечество.

— Какое? Новое или старое?

— Отечество всегда одно, если оно — отечество!

Бутенин замолчал, сосредоточенно перебирая ремни на груди. Побагровевшее лицо набрякло, тугой ворот гимнастерки давил горло.

По вагону медленно шел комендант поезда — сутулый, неопределенного возраста человек с маузером у тощей ноги. Мешковатая военная форма из дорогого сукна топорщилась на плечах, словно надетая на кол; громко скрипели сияющие офицерские сапоги. Комендант молча прошел мимо, слегка задев Бутенина, однако цепкий, исподлобья взгляд, брошенный вскользь, завораживал, притягивал внимание. Хотелось смотреть ему в спину, и Андрей проводил его глазами до тамбурной двери.

Комендант через минуту шел уже назад, краснолицый и взбешенный. За ним плелся красноармеец в исподней рубахе, тянул на ходу:

— Ну, пускай хоть до Уфы? А-а?.. До Уфы?..

Остановившись на мгновение, комендант ударил красноармейца в живот, сказал громко, врастяжку:

— Девку ссади!

Тот согнулся, пережидая боль, покивал головой. Комендант прошел мимо Андрея, зацепив его локтем, и дернул на себя тамбурную дверь.

Красноармеец поддернул штаны и, оглянувшись на дверь, за которой скрылся комендант, принял вид веселый и независимый.

— Уфа скоро? — спросил Андрей.

Красноармеец спокойно раскурил самокрутку хозяином чувствовал себя в поезде, — ответил неторопливо:

— К утру будем, ежели пар хороший.

И пошел, посмеиваясь и держась одной рукой за живот.

На лице Бутенина играл румянец, словно его только что уличили в чем-то постыдном. Он прятал глаза, одергивал подол гимнастерки.

— Под Уфой в восемнадцатом… — начал было Андрей и осекся.

— Зверь! — выдавил Бутенин. — Революцию пачкает!

— О ком ты?

— О коменданте… Да и тот хорош, — он кивнул вслед красноармейцу. — Разврат, мордобой!… Все они такие, кто на поездах личных катаются. Зажрались, паскудники!

— Нет, Бутенин, — спокойно бросил Андрей. — Они оба за революцию головы положат. Это их революция и власть. А значит, все можно. Они — гегемоны.

— Сволочи они, — процедил Бутенин.

— Мне в степь надо, — сказал Андрей. — Хотя бы на час. Недалеко тут, под Уфой. Схожу к кургану и назад. Его с дороги видно.

— Ты что, Андрей Николаич? — теперь уже возмутился Бутенин. — От поезда отстать?

— А ты поезжай, я догоню, — пообещал Андрей. — В Уфе и догоню. Только туда и назад. Наверняка больше не увижу, а мимо едем.

— Невозможно, — отрезал Бутенин. — Запрещено.

Андрей смерил его взглядом, бросил сквозь зубы:

— Так уйду.

Бутенин перекрыл собой коридор, скомандовал, будто тюремный надзиратель:

— Гражданин Березин, пройдите в купе!

Андрей зло рассмеялся, похлопал конвоира по плечу.

— Служи, служи, служивый.

В купе он лег на полку вниз лицом. Ощупал пальцами щеку. Рана давно зажила, хотя долго гноилась и болела; шрам остался широкий, рваный, стянул кожу на скуле, иссушил и обезобразил лицо. Правый глаз на ветру теперь слезился, и слезы стекали по шраму, будто по руслу. Пальцы помнили каждую его рытвинку, каждый бугорок, но всякий раз, трогая старую рану, Андрей как бы заново обнаруживал ее на своем лице. Он привык к ней, как привыкают к новой одежде или к очкам, и если бы шрам не притягивал внимание людей — всех: близких, знакомых и первых встречных, — то он, наверное, давно бы забыл о нем.

— Я здесь полк свой положил, — сказал Андрей.

Бутенин перестал шелестеть газетой, слушал.

— На могилу бы глянуть… Покой потерял, понимаешь ты или нет?!

— Андрей Николаич! — неожиданно взмолился Бутенин. — Ты только про себя думаешь!.. Отпущу тебя — меня в строй поставят! Если на твое место не упекут. Сам знаешь, по революционным законам…

Он возбужденно заходил по купе, словно по камере: два шага вперед, два назад. Потом резко сел, заговорил, глядя в пол:

— Давай так загадаем. Если живы будем… Если тебя, значит, не того… Поедем назад — и хоть на неделю в твою степь! Ходи и любуйся на свой курган!.. Ну, не любуйся — переживай там… или еще что… Но только когда назад!

— А если назад не будет? — спросил Андрей.

Бутенин примолк, взвихрил рукой короткие кудрявые волосы.

— Оно, конечно, кто знает. Время суровое…

— Отпусти! Слово даю — вернусь!

Бутенин ссутулился, бросил руки между колен, вздохнул:

— Не могу. Ты уж не обессудь…

Он перевел дух, помолчал и вдруг спросил:

— Как ты думаешь, если я усы отпущу — ничего будет? Правда, они у меня рыжие растут. Прям‑таки огненные…

«Уйду! — решил Андрей. — Теперь уж точно уйду! — Он перевернулся на спину, расслабленно вытянул ноги и прикрыл глаза. — Вырвусь на волю и — побегу! Лишь бы успеть до кургана добежать — пусть потом стреляет!»

Будто сон наяву, стоял перед глазами высокий курган среди горячей, голой степи…

Бутенин боролся со сном. Его возбуждение, вызванное разговором с Андреем, улеглось, и теперь ему оставалось одно — сторожить Березина. Раза два он вскакивал, бросался к двери, шарил руками запоры, потом ощупывал полку Андрея, трогал ноги и, заметив, что арестованный не спит и все видит, быстро укладывался на свое место. Наверное, ему не хотелось выглядеть смешным.

Далеко за полночь поезд пошел медленнее, в купе становилось душно. Андрей притворился крепко спящим, дышал глубоко, ровно. И одновременно следил за конвоиром. А тот теперь маялся от духоты, распустил ремни, расстегнулся и при каждом движении позвякивал пряжкой, словно колокольчиком. По звуку можно было определить, где он и что делает. Вот попробовал опустить раму — не вышло. Поковырял ножом в запоре, тихо ругнулся. Затем положил нож и окликнул Андрея. Березин даже не шелохнулся.

— Вот человек, — пробубнил тихо конвоир. — Его, может, шлепнут через пару дней, а он спит…

Бутенин сел, прислонился спиной к стенке и уперся ногами в стол. Потянулся до хруста, расслабился, затих, пряжка перестала звенеть. Минут пять Андрей выжидал, пока Бутенин уснет покрепче, затем осторожно собрал простыню, скрутил ее в жгут; влажная от духоты ткань свивалась неслышно. Бутенин уже откровенно посапывал. Поезд набирал ход. Было самое время вязать конвоира, но тот вдруг закричал во сне, вскочил и, тяжело дыша, некоторое время тряс головой, тер ладонями лицо. Потом вдруг отомкнул замок и распахнул дверь. Свежий воздух из коридора окатил голые ступни, тронул лицо. В сумерках Андрей различил фигуру Бутенина, застывшую в дверях. «Шел бы ты от греха, — вдруг с сожалением подумал Андрей. — Ну, иди, иди!»

Однако Бутенин вернулся в купе, взял со столика нож и сунул под матрац, огляделся. Андрей не видел выражения его лица, но ему показалось, что не он, а конвоир готовится к побегу. Стараясь не шуметь, Бутенин затянул ремни, прихватил шинель и вышел из купе. Отчетливо ворохнулся ключ в замочной скважине. Андрей моментально вскочил, однако из-за стука колес определить, в какую сторону пошел конвоир, не удалось. Тогда Андрей достал нож, отодрал изношенную обивку на стене у двери и нащупал шарнир. Шурупы от тряски давно расхлябались, расшатались, так что выкручивать было легко. С двумя шарнирами он справился за две минуты, но третий, нижний, давался с трудом; видимо, приржавели шурупы, да и откручивать в такой позе — на коленях, уткнувшись головой в угол, — стало несподручно. Он с силой налегал на нож и молил об одном: чтобы именно в этот момент не принесло Бутенина…

Дверь отошла легко, и ригель замка вывернулся из проушины. Андрей приставил ее к полке и выглянул: в коридоре пусто, а в сумерках за окнами вагона проплывает голая холмистая степь. Не медля ни секунды, он пошел в тамбур и лишь у двери хватился, что идет босым — сапоги остались в купе. Возвращаться было рискованно. Андрей скользнул в тамбур, дернул ручку вагонной двери — заперто! Оставалось единственное — разбить стекло или попробовать без шума вытащить его. Он ковырнул ножом старую краску — и тут же отпрянул к стенке: кто-то шел по коридору к тамбуру…