Морские повести - Николай Панов

Медведев сидел около передатчика. Почти полная тьма была в помещении, лишь тусклым прямоугольником виднелся наружный выход, чуть вырисовывалось окошечко наверху. Снаружи свистел ветер.

Женщина спала неспокойно, приподнималась, простонала несколько раз. То и дело Медведев взглядывал на светящийся циферблат ручных часов… Как медленно тянется время… Мысли о Насте, об Алеше, воспоминания, мечты о будущем, как искры, кружились в мозгу…

В полночь подошел к Агееву, лежащему рядом с летчиком, у скалы. Боцман встал беззвучно, ушел сменять Кульбина. Кульбин вошел в кубрик, притопывая ногами.

— Холодно, Василий Степанович?

— Так-то не холодно, только ветром продувает насквозь.

— Хорошо. Значит, завтра тумана не будет… Вахта спокойно прошла?

— Вахта нормальная, товарищ командир.

— Ложитесь, согревайтесь. Когда нужно будет, я вас разбужу…

Кульбин лег рядом с Фроловым, сдерживая судорожную зевоту. Снова Медведев сидел у рации, смотрел в темноту широко открытыми глазами… Иногда выглядывал наружу, видел смутные очертания попрежнему спящего О’Грэди.

Уже перед рассветом разбудил Кульбина. Сперва хотел поднять Фролова, но сигнальщик спал, как убитый. Кульбин проснулся без труда.

— Посидите, Василий Степанович, у рации. Я сейчас сюда боцмана пришлю.

Он вышел наружу. Ветер шуршал по камням, снизу доносился глухой гул океана. Площадка наклонно шла вниз, к выходу в ущелье.

— Приставить ногу, — послышался из темноты голос Агеева. И мгновенье спустя: — Подходите, товарищ командир.

Медведев не видел боцмана, как ни всматривался в темноту.

— Вы разве видите меня, старшина? В такой тьме?

— Нет такой тьмы, товарищ командир, в которой ничего бы не было видно. К тому же, у вас небо за спиной, ваш силуэт ясно вижу.

— Никаких происшествий на вахте?

— Все нормально. Один раз будто кто подошел со стороны кубрика, окликнул — молчок. Может быть, ветер… Он по камням так и скачет.

— Спать очень хотите, старшина?

— Да не особо… Как-то тревожно на душе, товарищ командир.

— Тогда пусть Кульбин еще поспит. Посидите у рации. Ему завтра работы много, пусть отдохнет хорошенько.

— Есть, — ответил, уходя, боцман.

Старший лейтенант прислонился к шершавому, влажному граниту, поправил на шее ремень автомата. Зубчатый гребень обрыва стал вырисовываться яснее, небо из темносинего становилось серым. Четче выделялись длинные полосы черных облаков… Ветер шуршал по камням. Утих было совсем. Потом стал дуть сильнее, пронизывая до костей.

Уже было совсем светло, небо наливалось розовым и зеленым, когда из-за скалы показался Фролов, застегивая на ходу ватник, поправляя подшлемник. Вытянулся, не доходя двух шагов.

— Разрешите принять вахту, товарищ командир?

— Как выспались?

— Сон и выпивка, товарищ командир, такое дело: их всегда нехватает. Но парочку снов просмотреть успел.

— Умойтесь, закусите и сменяйте меня.

Фролов встал у ручейка на колени, умылся, утерся полотенцем, вынутым из кармана.

— Кушать не хочется, товарищ командир, а вот мне бы перекурить перед вахтой. Сон отбить окончательно.

— Как летчик?

— Проснулся только что, глаза протирает и уже свой портсигар в пальцах крутит. Поздоровался, как виноватый…

— Ладно, идите, покурите. И Кульбину скажите, чтобы у боцмана вахту в кубрике принял.

— Мы в один момент.

Почти бегом Фролов исчез за скалой.

Теперь, когда рассветная роса блестела на скалах и клочья синеватого тумана нерешительно качались в каменных складках, и все ярче разгорался горизонт, Медведеву нестерпимо захотелось спать. Под веками был словно насыпан песок, автомат казался необычно тяжелым.

С трудом дождался Фролова, передал ему вахту, пошел к кубрику. Летчик, розоволицый, видно, отлично выспавшийся, дружески кивнул ему, докуривая сигарету. Женщина сидела на камне, в стороне. Она казалась тоньше, стройней в своем наспех сметанном матросском платье. Ее волосы были распущены. Откинула их назад, неподвижно смотрела вдаль…

Медведев еле добрался до койки. Показалось — заснул, стал падать в глубокий блаженный мрак, еще не успев опустить голову на подушку…

Проснулся от чьих-то настойчивых прикосновений. Над ним стоял Агеев.

— Пора вставать, старшина?

— Вставать-то не пора, вы только минут десять как глаза завели. Выйдемте, товарищ командир.

С удивлением Медведев увидел: боцман держит в руках серовато-белый сверток. Вышли наружу. Агеев отвел Медведева почти к самому гребню. Развернул белый халат.

— Этот халат, товарищ командир, что наша гостья носила, был в расселину, за обрывом, одним концом засунут. По ветру, как флаг, развевался. Мне на него наш мистер указал. Я, перед тем как ложиться, в обход по камням пошел. Боцманская привычка — палубу осматривать. Все ли в порядке. Вдруг он меня догоняет, указывает за скалу. А оттуда будто чайка крылом машет. Глянул через борт — этот халат болтается. Хорошо еще — недавно светать стало, может быть, нас запеленговать не успели.

— Кто же это сделал? — У Медведева перехватило дыхание.

— Думаю, — не англичанин. Зачем бы ему самому себя выдавать?

— А где эта женщина?

— Сидит у кубрика, как ни в чем не бывало.

Медведев взглянул. Женщина задумчиво сидела на камне. Летчика не было видно. Но вот он вышел из кубрика, неторопливо пошел за скалу, туда, где стоял на вахте Фролов.

— Маруся! — позвал боцман.

Женщина вскочила с камня. Пошла к ним суетливым, неуверенным шагом.

— Может быть, и его позвать, товарищ командир?

— Не спеши, боцман, сперва поговорим с ней.

Летчик скрылся за скалой. Маруся подошла и остановилась, глядя робко и вопросительно.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

КОГДА ЗАМОЛЧАЛ ПЕРЕДАТЧИК

Маруся молчала, глядя на халат в руках боцмана. Он, казалось, привлекал ее взгляд, как магнит. Только мельком посмотрела в лицо Агееву, Медведеву и снова неотрывно глядела на светлые лохмотья.

— Где вы оставили вчера ваш халат? — тихо спросил Медведев.

— Я не помню точно, — отрывисто сказала Маруся. — Я отнесла его подальше, спрятала между камнями. Не могла я больше смотреть на него. Я поступила неправильно? — Она вскинула и тотчас опустила глаза.

— Ваш халат был подвешен за скалами, как флаг! — голос Медведева звенел сталью, — Зачем вы сделали это?

Теперь женщина смотрела на него в упор. Ее черты были неподвижны. Только глаза, широкие и светлые, жили на мертвенно-бледном лице.