Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Указав на то, что колдуны орудуют беспрепятственно и это имеет катастрофические последствия, Горихвостов прямо перешел к делам духовным:
Милостливый государь, царь и великий князь Михаил Федорович всеа Руси, пожалуй, государь, вели того мужика ведомого ведуна взят из Галича и вели, государь, в том чародействе и в ином во многом ведовстве пытать, чтоб, государь, от таких бы отступных ведунов православной вере оскверненья не было и невинных бы душ разными порчами не мучил[139].
В другой версии челобитной Горихвостов делал еще больший акцент на вопросах спасения души: «И вели, государь, тово ведомого и пущего ведуна взят из Галича, где ты государь укажеш. И вели, государь, ево пытат нещадно во многом ево ведовстве и в порчах, чтоб, государь, впред такое воровство не множилося и крестьянским бы душам невинного мученья не было»[140] — (курсив мой В. К.).
Приходящий в ужас при виде осквернения храма дьяконом-чародеем, рассчитывающий выгнать из своего дома нечистую силу при помощи ладана и молитвы, озабоченный загробными мучениями христианских душ, Горихвостов – едва ли не единственный, кто встраивал колдовство в христианскую космологию, тревожась о его далеко идущих последствиях.
Показательно, что мрачные предположения Горихвостова не вызвали никакого отклика у властей. И указания, поступавшие из Москвы, и действия местных судей в этом деле демонстрируют их озабоченность земными, бытовыми вопросами, типичную для колдовских процессов в России. Как и в предыдущих случаях, в Москве отнеслись к обвинениям предельно серьезно. В уезд были посланы дьяк и подьячий, которым разрешили привлекать сколько угодно людей для проведения серьезного расследования – пушкарей, стрельцов, гонцов, дьячков «для письма», палачей для пыток. Им было велено прикладывать максимум усилий, допрашивать и пытать всех замешанных в деле. Но задаваемые вопросы и желаемые ответы укладывались в привычную схему:
И велети Митрошку Хромово пытат накрепко и огнем жечь: на Григорья Горихвостова к Москве он, Митрошка, и в Галиче Прокофья Логинова крестьяном Гаврилке Терентьеву да Митке Петрову, и к племянником своим к Частунке да к Куземке, и Григореву вотчину села Михайловского попа Луки на попадью и на иных какими обычаи нечистого духа насылал? И давно ли он, Митрошка, таким воровством, ведовством, и чародейством промышляет, и от ково он такое ведовство и чародейство взял, и сколь давно, и ково именем в Галиче и в иных городех портил?
И товарыщи у него такие ж ведуны и чародеи есть ли, и за кем живут, и как их зовут, и ково он в Галиче и в Галицком уезде и в иных городех знает иных ведунов, которые ведовством и чародейством и порчами промышляют и людей портят и нечитых духов насылают? И велети б, государь, Митрошку Хромова про то воровство и чародейство пытать накрепко и огнем жечь, чтоб у Митрошки однолично тово ево воровства и ведовства допытаться[141].
Спасение душ и повреждение христианской веры совершенно выпадают из этой картины. Мы встречаем те же вопросы, что и при обычных уголовных расследованиях: кто, что, где, когда. Данный случай, сильнейшим образом подтверждающий правило, говорит о том, что в России вполне могли связывать колдовство с общехристианскими представлениями о мироздании, но эти эсхатологические идеи не приживались сколь-нибудь серьезно. Даже Горихвостов, помещик, изложивший в челобитной свои тревоги, не сумел сформулировать соответствующего абстрактного понятия. Хотя в своем обвинении, где магические действия не отделялись от преступных, Горихвостов поднимал духовные вопросы, он сразу же переходил к более земным тревогам. По преимуществу его беспокоил нанесенный духом материальный ущерб: летающие по воздуху кирпичи, разбежавшийся скот, попадья, «безобразно» бегающая из деревни в деревню. Возмущал его и вполне приземленный способ, выбранный Митрошкой, чтобы зарабатывать себе на жизнь: «И кормился тот мужик тем, что портил многих людей и насылал в домы нечистых духов, да хто ему даст откуп, и тех отвараживал»[142]. Толчком для обвинений служили в первую очередь насланная на людей порча и устроенный беспорядок, и лишь во вторую – погибель души и сатанинский заговор.
Законы и запреты, как и записи судебных заседаний, показывают, что кое-какие понятия о неестественном или сверхъестественном проникали в официальные представления о магических практиках, отграничивая их от других, физических, преступлений. Однако отличия первых от кражи или грабежа, влекущих за собой ощутимый материальный или физический ущерб, по-прежнему были зыбкими и плохо разработанными, а вопросы о том, что это за сверхъестественные силы и кто позволяет им действовать в земном мире, оставались не только неотвеченными, но и незаданными. Власти Московского государства не пытались создать для себя – а значит, и представить населению в целом – картину сатанинской деятельности.
Бытовая магия и улики
В то же время судебные записи рисуют мир магии, которую в целом можно описать как бытовую – мир, полный вещей, используемых в домашнем хозяйстве (соль, коренья, травы, древесная кора, вода, полотенце), и незатейливых заклинаний, направленных на решение самых что ни на есть повседневных и мирских задач: добиться здоровья, процветания, многодетности, любви или, в более зловещих случаях, болезни, смерти, лишения, «остуды» или «отсушки».
Для приготовления колдовского варева использовались крайне простые предметы и ингредиенты – гороховая каша, пряжка, ручка топора, полотенце, травы, листья, коренья, даже когда речь шла о чрезвычайно вредоносной магии[143]. Так, женщина по имени Катеринка, выступая в свою защиту (1690 год, городище Доброе), пояснила:
…а которые де травы у нее Катеринки в дому выняты и принесены в приказную избу и про те травы сказала те де травы в одном рукаве в двух узлах толченой Яблоновой лист в сине тряпице в узлу душица да в узолку ж душица ж. А тем де листом она Катеринка красит яицы. Да в узолку зубок чесноку да воску печатки з две <…>. А
