Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века - Валери Кивельсон

Серп, лучина, зловещая репутация и поток недобрых слов – вот прозаичный набор «инструментов» этой активной и устрашающей колдуньи местного масштаба. Ее колдовство творилось в пределах округи, среди родственников, соседей, близких знакомых. Злополучный Федька, пораженный импотенцией в день свадьбы, как выяснилось, был ее свойственником, с некоторыми другими предполагаемыми жертвами она также была связана семейными узами через какой-либо брак. Многие обвинения, как видно из приведенных выше цитат, порождались происшествиями, случавшимися на вечеринках, праздниках, других собраниях, включая те, что происходили в домашнем кругу. Результаты колдовства Дарьицы – болезнь, импотенция, изнурение, корчи – оказывались вполне серьезными, хотя ее магические средства были простыми и обыденными.

В России, как и в других европейских странах, приготовленные дома продукты – пироги, пиво, мед – могли нести в себе болезнь или смерть. Ни одно из показаний подозреваемых, о которых говорилось выше, не появилось бы в анналах суда, если бы имевшиеся у них обычные травы и корни не считались несущими угрозу или даже смерть. Каша, которую служанка давала вверенному ее попечению ребенку, в глазах ее нанимателя превращалась из каждодневной пищи в смертоносную субстанцию, раз ребенок заболел, а служанка признала, что шептала заклинания над кушаньем. Сын боярский Иван Колошинский подал царю челобитную на мать, брата, племянницу и сводную сестру своей покойной жены; то обстоятельство, что они угрожали наслать порчу при помощи самых простых кореньев, нисколько не уменьшило его страха перед разрушением и медленной, мучительной смертью, которые те могли навлечь[157]. Как только речь заходила о магии, самые обычные предметы или действия окутывались волшебным ореолом. Гадалка, прозревавшая будущее в тарелке с солью, описывала превращение белых кристалликов в магические орудия: «Как смотрит на соли и ей де кажутца на соли мужички, и иной плачет а иной смеетца. А буде о краже хто загадает и ей потому ж являеица на соли кабы человек сугорбиця бежит и с признаками хто каков украл. А другой за ним гонит. А кому жить или умереть и то она потому ж видит на соли и кажетца ей всяко что кому и о чем надобно»[158].

Скрытая угроза, которую таит в себе все жуткое и необычное, постоянно проявляется в делах, связанных с вредоносной магией – и даже с такой магией, которую можно назвать благотворной или нейтральной. Книга заговоров, конфискованная в Вологде (1676), содержит предписание: «О сале ветчининам класть болю <нрзб.> меж пальцов и опознани умер ли или оживет». Рекомендуется также использование совиных костей, «как беса из двора отгонит». Есть и такое указание: «О медвеже голове: вкопать ее среди двора и будет скот водиться»[159]. Поскольку магия могла делать все повседневное опасным, смертоносным и таинственным, можно заключить, что словосочетание «бытовая магия» представляет собой оксюморон.

И тем не менее «кухонная» русская магия, которую ее предполагаемые жертвы и объекты считали пугающей и в целом осуждали как опасную, даже бесовскую, никогда не рассматривалась с теологической, космологической, эсхатологической или сотериологической точки зрения. Покушения на отдельных членов общины оставались именно преступными посягательствами, случаями неоправданной агрессии. Угроза была ощутимой, непосредственной и смертельной, но не нарушала божественного или человеческого порядка и не ставила под вопрос коллективное спасение православных христиан.

Бытовые ингредиенты и процедуры использовались для достижения прозаичных целей. Лишь в одной средневековой хронике упоминается о голоде, якобы насланном ведьмами; в целом же русских колдунов не подозревали в развязывании эпидемий или природных катастроф. Ни в судебных актах, ни в фольклоре не говорится о том, что колдуны вызывают бури, уничтожают урожай, посылают чуму. Эти обвинения будут выдвигаться позже, в XIX веке, и притом в украинских землях; что же касается XVII века, то я обнаружила лишь два упоминания об уничтожении урожая магическими средствами[160]. Представавшие перед судом ведьмы и колдуны не обладали также способностью летать. Баба-яга, летающая с помощью ступы и песта, встречается в письменных источниках лишь с начала XVIII века, и свойственный ей вид колдовства – с поеданием людей и полетами по воздуху – никак не отражен в записях судебных заседаний[161]. Русская магия, как вредоносная, так и благотворная, служила повседневным, земным целям: найти пропавшие вещи, вызвать или ликвидировать привязанность, предсказать судьбу, вылечить или наслать болезнь на конкретного человека, повлиять на правосудие, приобрести богатство, смягчить сердца власть имущих. Заговор мог сделать роды безболезненными для женщины, привести к зачатию у бездетной четы, прекратить чрезмерное пьянство, заставить жену или дочь вести себя благопристойно – либо, наоборот, убить младенца, воспрепятствовать совокуплению, расстроить дела, сделать распущенной чужую жену или дочь. Такое магическое вмешательство, особенно злонамеренное, ни в коем случае не считалось чем-то малозначащим – убийство младенцев не рассматривалось как мелкое правонарушение, – но и методы, и цели были глубоко укоренены в этом мире, а не в великой духовной борьбе, отнимавшей силы западных демонологов.

Подчеркнем еще раз, что европейские суды и даже авторы ученых трактатов часто полагали, будто ведьмы и колдуны удовлетворяют низменные человеческие чувства – зависть, жадность, гнев, похоть, – и против них выдвигались обвинения в причинении вполне материального вреда и ущерба. Но благодаря усилиям демонологов в наличии имелась и другая модель, более общего характера, подводившая солидное богословское основание под любое индивидуальное соперничество или пустячное желание. Ссоры, неприятности, потери легко могли быть истолкованы как эпизоды этой грандиозной духовной битвы. В России же, если у бродяги находили более-менее обширный сборник заговоров – заговоры на излечение грыжи, на избавление от зубной боли, от разнообразных несчастий, заговоры, внушающие страх крестьянам или позволяющие победить в схватке, заговоры, дающие успех в охоте на диких животных, и, конечно, заговоры на обольщение женщин – суды не делали попыток поместить их в менее приземленный контекст[162].

Дьявол на суде

В то же время, как показывают перечисленные выше дела, связанные с нечистой силой, демоны, бесы и прочие духи все же фигурировали в судебных показаниях – появления их были редкими, но примечательными. Мы выявили пятнадцать дел с участием демонических сил в широком смысле слова и некоторое количество соответствующих заклинаний. Три процесса были начаты из-за ношения креста под подошвой ноги, один из привлеченных к суду носил крест «за спиной», еще один был обвинен в том, что «без креста ходит» (хотя «образы у себя во дворе держил и им молилца»), третий – в том, что снял крест и насылал чары с его помощью. Шестеро обвинялись в том,