Серебряный змей в корнях сосны – 3 - Сора Наумова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможно, думал Кента позже, он уже тогда мог заметить предвестники будущего несчастья: в том, как Айко прижимала руки к груди, будто пыталась что-то уберечь, в том, как настороженно смотрела, какой холодной была. Все списали на ночь под открытым небом и пережитый страх. А девочка не произнесла ни слова до самого конца, будто разучилась говорить.
– При чем же здесь ты? – спросил Хизаши в образовавшейся паузе.
– Хуже стало через несколько дней. Младшие братья и сестры Айко начали чахнуть первыми и умерли один за другим буквально за полдня. Потом за ними ушли старики. Испугавшись мора, ее родители кинулись к маме в святилище, но она не нашла в них следов хоть какой-то болезни. Дала укрепляющих трав и отправила домой. Пока их не было, Айко снова сбежала, а к вечеру начали чахнуть ее ровесники, которые не желали брать ее в свои игры.
Но и сама Айко казалась больной. Впрочем, вскоре всем стало не до нее. Неведомая хворь распространялась от дома к дому, люди слабели, отказывались от еды, их тела холодели, а кровь остывала – будто все они умирали, оставаясь живыми.
– Мы с мамой так и не опознали болезнь, поэтому не могли найти лекарство. В святилище было полно страждущих, в основном детей и стариков. Те, что послабее, в конце концов засыпали и не просыпались больше. И тогда мама поняла – это колдовство.
– Проклятие? – уточнил Хизаши.
– Мы так подумали.
– Значит, Айко прокляла тех, кто ее обижал?
– Об этом я тоже думал после, но нет. Айко была ни в чем не повинна, только в том, что оказалась никому не нужна. – Кента поднял голову, смаргивая наваждение. Уж слишком свежи были чувства, переполнявшие его в ту черную для Цукикавы пору. – Когда ее мать все-таки слегла, я пришел к ним в дом с травами. Толку от них было немного, но они согревали тело и не давали крови остыть. Тогда я и увидел, что прятала Айко с того дня, как утром вернулась в деревню, потеряв голос. Это был осколок погребальной таблички. Я пытался узнать у Айко, откуда он взялся, но она молчала и наотрез отказывалась отдать. Это увидел отец семейства, и я сказал ему, что Айко принесла в дом вещь с могильника, возможно, она проклята или к ней привязан злой дух, и это стало причиной мора, а сама Айко – его невольной виновницей. К несчастью, нас услышали соседи, и я посчитал, что моя догадка спасет всем жизни. Не советуясь с матерью, я указал на осколок поминальной плиты как на источник наших бед.
– Разве это не хорошо?
– Хорошо, – эхом отозвался Кента. – Вся деревня пыталась добиться от Айко ответа, они кричали на нее, хотели побить. Мама, как могла, останавливала это безумие. Люди были истощены страхом и неведением. Наконец мама пообещала, что проведет обряд очищения в святилище, забрала с собой проклятый осколок и ушла. Тогда… тогда я смотрел Айко в глаза, и в них… в них была обреченность. Понимаешь? Маленькая девочка уже знала, что произойдет, а я нет. Я не знал. Стоило только маме уйти, как один из мальчиков постарше бросил в Айко камень. Его мать умерла, младшая сестра тоже. Он стал первым, но не последним. Я был далеко и не успел помочь. Они… забили ее до смерти, потому что я указал им на нее. Не стал разбираться, а сразу сделал вывод. – Кента шумно выдохнул, пытаясь найти в себе ту свободу, которую обещало признание. – Когда это случилось, когда Айко умерла практически на моих руках, люди в ужасе отпрянули. Ее родители проклинали всех вокруг, и меня тоже. Их горе было безмерно, ведь они потеряли почти всю свою семью.
Кента замолчал. За время, проведенное вдали от родной деревни, он и правда сумел если не простить себя, то принять случившееся. В тот день он не мог поступить иначе, ведь тогда он был одним Кентой, а сейчас стал другим. Этот другой нашел бы лучший выход, жаль, ничего уже не воротишь.
– Вот, значит, как.
Кента растерянно заморгал, он ожидал иной реакции, только не знал какой.
– И больше ничего не скажешь?
– Зачем? – удивился Хизаши. – Что от этого изменится? Ты хотел как лучше, не твоя вина, что любой добрый порыв так легко втаптывается в грязь.
– Но я мог промолчать. Мог подумать наперед. Мог не судить сгоряча.
– Ты поэтому бросаешься на защиту всяких кидзё[31], даже если и Мадоке ясно, что они виноваты?
– Я… – Кента вдруг понял, как глупо будут звучать любые оправдания. – Я не знаю. Наверное, да.
– Ну и дурак. В этом мире никто не заслуживает спасения.
– Тут ты не прав.
Мацумото безразлично передернул плечами и не ответил.
Кента впервые обсуждал случившееся с кем-то, кроме матери, и глядя на себя со стороны, видел и впрямь жалкую картину. Разве он один виноват? Он не желал девочке смерти, то, что произошло, лишь следствие темной энергии, погрузившей сердца и разум людей во тьму. А если бы и нет, если бы даже они сделали это по своей воле, из злобы и ненависти, Кента не мог нести за их чувства ответ. Но если бы так же легко, как голову, можно было успокоить душу…
– Видишь, теперь я открыт перед тобой, – грустно улыбнулся он. – А ты?
Мацумото ничего не ответил.
К пустырю, окруженному колючими кустарниками и сухими полумертвыми деревьями, подошли, когда солнечный свет окрасился густыми рыжими и красными тонами заката. До сумерек еще оставалось достаточно времени, чтобы встретить вечер подальше отсюда, но Хизаши был заинтригован рассказом и уговорил Кенту задержаться.
Присутствие зла теперь ощущалось кожей, Кента замер, настороженно стиснув ножны с Имой, однако Хизаши уже пошел между разбитых поминальных табличек, изредка шипя, когда трава оплетала ноги, не давая пройти дальше.
– Что ты хочешь здесь найти?
Хизаши обернулся с лёгкой полуулыбкой.
– Мне просто интересно.
Разумеется, Кента не поверил, ведь Мацумото был слишком ленив, чтобы проявлять праздное любопытство. Он свернул на могильник с какой-то целью. Кента пошел за ним, вглядываясь в груды древних камней. Двести лет они простояли, медленно крошась и
