Серебряный змей в корнях сосны – 3 - Сора Наумова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А где… где отец?
Она смотрела на него снизу вверх блестящими влажными глазами, и волнение превращалось в уверенность, а уверенность – в страх.
– Я опоздал?
Ладони соскользнули с родных плеч, и Кента посмотрел на дом. За год обучения он уже мог определить, есть ли в нем кто-то живой, но… никого не было.
– Прошу прощения, – вклинился голос Мацумото, – но мы проделали долгий путь.
– Да, конечно, это вы простите меня, – отвлеклась мама. – Я совсем отвыкла принимать гостей. Вы…
– Это мой соученик, – представил Кента немного отстраненно. – Мацумото Хизаши.
– Ах, Хизаши-кун, – голос ее потеплел. – Ты друг моего сына, верно? Проходите же в дом, я вас накормлю.
Кента видел, что она просто оттягивала неизбежное, откладывала их разговор об отце, но и сам не находил в себе решимости немедленно к нему приступить. Он позволил матери усадить их обоих за стол. Хизаши с любопытством оглядывался, со словами благодарности принял угощение и не стремился заполнить паузы, лишь вежливо отвечая на рассеянные вопросы.
– Где отец?
Кента не притронулся к еде, понял, что не сможет проглотить ни кусочка. Если уж минувший год его чему и научил, так это не дать сомнениям увлечь тебя в пучину, как уже бывало с ним не раз. Он прямо встретил взгляд матери и не позволил себе дрогнуть.
– Кента…
– Мама, где отец? – повторил он. – Не бойся говорить при Хизаши, он не только мой соученик, но и мой друг.
Взгляд Мацумото стал более заинтересованным и ощущался тяжестью, упавшей на плечи.
– Ах, Кента, – снова всхлипнула матушка и прижала ладонь к лицу, отчего ее голос прозвучал глухо и незнакомо. – Я не знаю. Я не знаю…
– В вашем доме пахнет кровью, – сказал вдруг Хизаши, перестав невозмутимо жевать. Кента не заметил ничего, даже когда честно попытался. Но куда ему до ёкая, который наверняка во много раз старше него и сильнее.
– Что это значит? – спросил он у матери, и та молча проследовала за фусума[29], отделяющей внутренние комнаты от кухни. Там были их с мамой спальни, а еще – отгороженное помещение, куда в детстве Кенте не разрешалось заходить и где, как он смутно помнил, много времени проводил отец. С тех пор оно так и оставалось закрытым, лишь мать изредка прибиралась там, но продолжала строго выполнять наказ мужа никого туда не впускать. И вот спустя почти тринадцать лет Кента стоял на пороге, немного разочарованный. Разложенный футон, камидана[30] в нише, в ней центральное место занимает деревянная фигурка медведя в окружении бумажных талисманов и других ритуальных предметов и подношений, небольшой стол, заваленный бумагами. Обычная спальня.
Матушка застыла возле стола, опустившись на колени. Ее тонкая рука скользнула под бумажные завалы и извлекла записку с побуревшими от крови краями.
– Я нашла это после того, как среди ночи почувствовала страх, – сказала она. – Твоего отца рядом не было, и я пришла сюда. Здесь… Здесь на полу была кровь и… Это послание. Оно для тебя.
Она двумя руками протянула Кенте записку, и пока он на мгновение застыл, ее перехватил Мацумото. Две пары глаз оторопело проследили за ним, однако Хизаши было не смутить, уж Кента знал. Он изучил содержание послания и вернул адресату.
– Получается, господин Куматани пропал из этой комнаты, успев оставить записку, заляпанную предположительно его кровью? – подвел итог Мацумото. – Как давно это случилось и почему я не вижу следов?
– Я выкинула испорченные татами, – призналась мама. – Прошло два дня с той ночи. Я бы не успела отправить в Дзисин письмо.
– Этой крови мало, чтобы определить, чья она, – меж тем продолжил рассуждать Хизаши, и его спокойный голос действовал отрезвляюще. Кента расслабил напряженные пальцы, едва не смявшие клочок ни в чем не повинной бумаги. – Вы поспешили, госпожа.
– Это моя вина, – смиренно опустила голову она.
Кента бросил взгляд на записку, состоящую всего из одного слова. Он шумно выдохнул через нос и ощутил холодное прикосновение к плечу – Хизаши снова мерз, несмотря на хорошую погоду.
– Я должен догнать отца, он оставил подсказку, – сказал Кента твердо. – Простите, мама, Хизаши-кун.
– Не спеши так, – осадил Хизаши. – Ты год не был дома, ни к чему гнать измученную лошадь. Два дня уже прошли, еще половина едва ли что-то изменит. Главное, есть направление.
Мама молчала, но Кента чувствовал на себе ее умоляющий взгляд. В конце концов, он и сам не понял, чему подчинился – ему или голосу разума, звучащему из уст друга.
– Хорошо. Подождем до утра.
Решение далось непросто, но приняв его, Кента понял, что поступил правильно. Солнце уже начало обратный путь по небосводу, а они слишком устали с дороги, чтобы бросаться в новое путешествие. Кента бережно разгладил записку – единственное доказательство того, что отец действительно был тут – и убрал за ворот кимоно, ближе к сердцу. Хизаши вернулся за стол, а мама, поднявшись с колен, нерешительно протянула руки, желая обнять своего ребенка. Она ведь тоже, подумалось вдруг Кенте, переживала. Всю жизнь посвятив ему одному, она тосковала по мужу гораздо больше Кенты, ведь хорошо его помнила. Стыд ожёг щеки, и Кента прижал маму, ставшую по сравнению с нынешним ним такой хрупкой и слабой, к груди.
Они молча стояли, понимая друг друга без слов.
Наконец она отстранилась и пальцем поддела четки на его шее.
– Ты сдержал обещание. Ты самый лучший сын, какого мы только могли себе пожелать.
Она уже ушла, а Кента все перекатывал в голове то, что произошло. Тоска по Сасаки, письмо с радостной новостью из дома, бешеная скачка, страх и трепетное предвкушение встречи, разочарование и злость на себя, облегчение от появления Хизаши – все это вмиг исчезло, будто зачеркнутое размашистым росчерком кисти. А сверху – недоумение и отчаяние. Кента разбирал свои эмоции по одной, словно сдирал с кожи подсохшие струпья, стремясь обнажить рану. Но даже первая боль уже прошла, сменившись опустошением.
Хизаши прав, не стоит пороть горячку.
Он вернулся к столу, где Мацумото нахваливал стряпню хозяйки, и сел рядом.
В закатных лучах, золотящих верхушки деревьев близко подступающего леса, святилище Лунного медведя нравилось Кенте больше всего. Солнце будто заглядывало внутрь, ветер поигрывал бумажными лентами сидэ, а сама симэнава словно сияла. Святилище впитывало тепло угасающего дня и казалось по-настоящему живым, дышащим и очень-очень добрым.
Кента пришел сюда, едва проснулся после непродолжительного отдыха. Это было важно для него, и если,
