Брат мой, ящер - Зиновий Юрьев

— А не скажете, кого именно?

Влип, тоскливо подумал Псурцев. Проверят. И тут его осенило. Скорей всего влип-то не он, а председатель магов, будь он проклят. И единственный шанс его — сдать мага со всеми его потрохами. Он посмотрел на офицера, показал ему глазами на старшего по подъезду, который с любопытством смотрел на них обоих. Подполковник его понял, поблагодарил старшего и попросил оставить их вдвоем с Псурцевым.

— Я, если честно, догадываюсь о цели вашего визита, — вздохнул Псурцев, когда старший ушел, — и готов всячески помочь вам…

Глава 12. Протоиерейская разведка

Ирина Сергеевна пришла первой. Накануне ей позвонил человек, представился протоиереем Юрием Михайловичем Неусыпкиным, сотрудником Московского Патриархата, и вежливо попросил о свидании. Свидании, подчеркнул он, сугубо частном, поскольку он никого не представляет, никто его встречаться с ней не просил и не уполномочивал. Просто он слышал о ее целительстве и хотел познакомиться с ней лично.

Сама не зная почему, Ирина Сергеевна тут же согласилась — она давно уже ждала такой встречи — и почему-то, ни секунды не раздумывая, предложила ему встретиться в том самом итальянском кафе, с которого и началась новая неожиданная глава в ее жизни.

Протоиерей, довольно молодой человек с редкой русой бородкой, появился через несколько минут, обвел зал внимательным взглядом и с улыбкой направился к Ирине Сергеевне.

— Добрый день, спасибо, что вы так любезно и быстро согласились поговорить со мной.

— Мне тоже интересно встретиться с духовным лицом. Заказать вам что-нибудь?

— Спасибо, Ирина Сергеевна, я бы не отказался от чашечки кофе.

— Я, пожалуй, тоже. Будьте любезны, — повернулась она к официантке, — мне чашечку капучино.

— А мне кофе с молоком. — Протоиерей внимательно посмотрел на Ирину Сергеевну и улыбнулся. — А я представлял вас совсем другой…

— Какой же? И потом, как мне к вам обращаться? Отец, батюшка?

— Можно просто Юрий Михайлович. Как к мэру Москвы. А представлял я вас властной и недоступной дамой, а вы… Я чувствую, что вы человек скорее добрый и мягкий.

— Спасибо, но я в этом вовсе не уверена. Скажите, а как вы узнали о моем существовании? Я исцелила кого-то из ваших знакомых?

— Вначале я прочел письмо в Патриархат от сотрудницы вашего института Стрельцовой.

— Представляю, что она там написала. Что я шарлатанка, проходимка, что никого я не вылечиваю и так далее. Похоже?

— Довольно близко. А как вы думаете, чем вызвана такая, мягко выражаясь, неприязнь?

— Тем, что мой дар исцеления, который я даже не знаю, чем заслужила, действует лишь на тех, кто строго следует десяти библейским заповедям. Стрельцова всегда хвасталась, что она одна из немногих истинно верующих, что она входит в двадцатку активистов своего прихода. Я не отказываю в своей помощи никому, потому что не считаю себя вправе распоряжаться даром целительства. Он ведь не мой, не моя собственность. Я попыталась помочь ей, но у нас ничего не получилось. Вернее, вначале она испытала мгновенное облегчение, но очень скоро эффект исчез.

— Почему?

— Как я вам сказала, исцеление проявляется только в тех случаях, когда оно касается людей, следующих десяти заповедям. Я всегда считала Стрельцову человеком злым и завистливым, поэтому особенно и не удивилась такому повороту событий. Даже больше, я ожидала, что не смогу помочь ей.

— Понимаю. Скажите, Ирина Сергеевна, могу я задать вам вопрос о вашей вере? Разумеется, если вопрос вам неприятен или вы просто не захотите отвечать на него, я ни в малейшей степени не буду в обиде.

— Нет, нет, дело не в этом… В последнее время я много размышляла об этом. Боюсь, наши представления об основах веры будут очень разными.

— В чем именно?

— Ну, для начала я скажу вам, что не верю в то, что господь создал человека. Наоборот, человек создал себе божество. Не мы его дети, а он наш сын. Не он несет ответственность за нас, а мы ответственны за его существование.

— Признаюсь, Ирина Сергеевна, я еще никогда не слышал, ничего подобного…

— Вы хотите сказать «богохульства»?

— Нет, почему же… Вы же не хулите Господа. Может быть, даже наоборот. Если он наш… сын, то мы должны испытывать к нему хотя бы родительскую любовь. Но так уж устроены люди, так уж обременены они выпавшим на их долю самосознанием, что им больше нужен не сын, сам нуждающийся в их заботе и любви, а отец, мудрый и всемогущий отец, которого, как и всякого хорошего отца, дети и любят, и боятся, и чье одобрение стараются заслужить. Дело ведь не в том, где именно пребывает Всевышний и какая у него борода. Это только наши наивные дурачки-коммунисты после полета Гагарина пыжились от своего нелепого атеизма и кричали, что никакого Бога Юрий Гагарин в космосе не увидел. Он и не мог Его увидеть. Ведь Он не восседает в кресле где-нибудь на облаке. Он в гораздо более недоступном месте — в сердце каждого верующего.

Поэтому наша церковь никогда не согласится со всякими политеистами, пантеистами и прочими заблудшими овцами, которые видят бога в каждой травинке. Мы верим в Отца и Его Сына Иисуса Христа, ибо без них наше существование теряет всякий смысл. Без них мы просто двуногие животные, ставшие в силу каких-то обстоятельств более могущественными, чем другие, а стало быть, и более кровожадными и жестокими.

— Вам не кажется, Юрий Михайлович, что наш разговор становится уж очень специально богословским? Ведь в христианстве вы верите в триединого Бога — Отца, Сына и Святого Духа. Иудеи потому и не могут воспринять христианство, что для них Бог один и един. А Иисус Христос был не более чем одним из множества проповедников-пророков.

— Хорошо, давайте пока оставим теологию. С формальной точки зрения вы никак не можете считаться христианкой, ибо наши взгляды на Господа уж очень диаметрально противоположны. С другой, ваше целительство основано на десяти библейских заповедях…

— Да, я считаю их основой даже больше, чем иудаизма и христианства, основой всей нашей цивилизации.

— Может быть, мы смогли бы найти какие-то точки соприкосновения — те же заповеди — и работать вместе. Как вы считаете?

— Хорошо, отбросим чисто богословские вопросы. Старшая лаборантка Стрельцова, которую мы уже упоминали, человек, как вы говорите, воцерковленный. Она молится, она регулярно ходит в церковь, она принимает участие в жизни своего прихода, она строго соблюдает все церковные праздники и посты. И при этом она человек злой, завистливый, нетерпимый, лживый. Считаете ли вы ее настоящей христианкой?

— Да, она далека от идеала, разумеется, но она христианка. Если бы все христиане были совершенны, мир был бы другим. И не нужно было ждать прихода Мессии, чтобы агнцы возлегли рядом с волчицами. Мы не отвергаем никого, мы уверены, что само стремление к Богу уже смягчает и спасает души людские.

— А для меня она бесконечно далека от Бога. Если на весы на одну чашку положить молитвы и посты, а на другую злобу и нетерпимость, то для меня нарушения заповедей перевешивает все остальное. Мне неловко вам это говорить, вы наверняка знаете и Ветхий и Новый Завет неизмеримо лучше и глубже меня, но как раз в иудаизме главное не форма, а суть веры. То есть правильное поведение, другими словами, соблюдение тех же заповедей, важнее всех молитв и постов. Не случайно еврейские мудрецы считают, что суть Торы может быть выражена в нескольких словах: никогда не делай другому того, что неприятно тебе.

Вы знаете, мне вообще кажется, что ваша церковь потому так мало ратует за выполнение заповедей, что подменяет Всевышнего Иисусом Христом, которому авторы Евангелия приписали совершенно несуразные в своей заведомой невыполнимости требования вроде «подставь другую щеку», «отдай последнюю рубашку» или советы не думать, как птички, о завтрашнем дне — бог прокормит.

А когда требования заведомо невыполнимы, то никто особенно и не требует их исполнения.

Еще раз прошу простить меня, Юрий Михайлович, за нравоучительный тон. И уж подавно я не призываю вас принять иудаизм. Да я сама так же далека от иудаизма, как и от христианства. Кипнис, кстати, это фамилия моего мужа, а он, как и я, далек от веры. Вообще для евреев, как вы наверняка знаете, прозелитизм, то есть обращение в свою веру, глубоко чужд. Если кто-то и захочет принять иудаизм, раввин обязан всячески отговаривать его, указывая на все трудности, связанные с принадлежностью к иудаизму.

— И все-таки, Ирина Сергеевна, мы с вами не так далеки друг от друга, как может показаться…

— К сожалению, я не разделяю вашего оптимизма. Если бы для православия нравственность действительно стояла бы на первом месте, а посты и молитвы далеко позади, всю силу свою, весь авторитет свой церковь обратила бы на воспитание веры в заповеди, на требования всегда исполнять их. Или, по крайней мере, стремиться выполнять их. Мы бы слышали страстные призывы к заповедям с каждого амвона. Вы же предпочитаете просто перекрестить какого-нибудь братка с бритой шеей и золотым крестом на шее, который вчера завалил кого-нибудь на стрелке, а сегодня пришел в церковь. Так, Юрий Михайлович?