Ловкачи - Александр Дмитриевич Апраксин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как что? Понятно, предупредить прежде всего Зинаиду Николаевну.
– А удобно ли это будет?
– В таком случае, когда человеку угрожают обманом, преступлением, – воскликнул Савелов, – я полагаю, нечего думать об удобствах, в какой именно форме ее предупредить, а надо действовать, надо торопиться ее спасти.
– Прекрасно, – все так же невозмутимо сказал полковник. – Ты, стало быть, пойдешь к Зинаиде Николаевне и прямо ей так и выложишь все, что от меня сейчас слышал?
– Конечно…
– А я полагаю, что это будет несколько преждевременно, – воспротивился полковник.
– Но почему же?
– Женщина, друг мой, прежде всего действует под влиянием своих чувств…
– Допускаю, – перебил речь своего разумного друга Савелов, – но когда женщине честно и открыто говорят, что она на краю пропасти, когда перед нею срывают смелою рукою маску, в которой нагло щеголял негодяй, тогда – уж извини меня – никаким любовным чувствам не может быть места, и на смену им являются ненависть, презрение, даже жажда мщения.
– Извини меня, – ответил с обычными расстановочками полковник, – но я, не говоря, конечно, о Зинаиде Николаевне в частности, а обо всех женщинах, так сказать, в целом, придерживаюсь совершенно противоположного взгляда…
– То есть как это? Я что-то не совсем тебя понимаю.
– Да вот как: барыни, на мой взгляд, могут наказывать презрением, ненавистью или могут жаждать мести только за измену им лично. Все остальное, пока мил человек сам по себе, в их глазах никакого серьезного значения не имеет, и я мог бы назвать тебе миллион случаев, в которых женщины еще сильнее привязывались к человеку после того, как узнавали о нем даже ужасы…
– Все это я тоже допускаю, – сказал Савелов, – но при одном условии…
– А именно?
– Оно возможно и почти всегда даже так бывает в тех случаях, когда женщина уже отдалась совсем человеку, то есть когда она всецело принадлежит ему. Тут же…
– Ты полагаешь, этого еще нет? – спросил с расстановочкою полковник, пристально поглядывая на приятеля.
– Конечно, нет.
Полковник опустил глаза и, взяв карандаш в руки, начал что-то машинально чертить по лежавшему на столе листу бумаги.
Молчание, однако, продолжалось недолго, и первым нарушил его Степан Федорович.
Он спросил:
– А как бы ты думал поступить, если не предупреждать ее? Неужели так и оставить дело? Неужели так и дать ей впасть в обман заведомого нам с тобою мошенника?
– Зачем же? Выручить барыньку очень даже следует:
– Но как?!
– По-моему, так очень просто. Надо нам выписать из Тамбова законную супругу этого господина, и пусть она самолично явится к Зинаиде Николаевне да и выложит перед нею свое метрическое брачное свидетельство.
Предложение несколько озадачило Савелова. Он задумался, помолчал немного, даже встал с дивана и прошелся по комнате. Наконец, остановившись перед письменным столом, за которым полковник продолжал невозмутимейшим образом чертить какие-то арабески, он сказал:
– Предложение твое было бы хорошо, если б не два препятствия.
– Например?
– Первое заключается в невольном вопросе: кто же именно и по какому праву напишет в Тамбов несчастной, покинутой жене?
– Как кто? Да ты же.
– Это невозможно.
– Почему?
– Да я не вправе…
– Однако ты считаешь себя не только вправе, – возразил полковник, – но, кажется, даже обязанным предупредить Зинаиду Николаевну?
– Это дело другого рода.
– А именно?
– Зинаида Николаевна – наша общая знакомая, – пояснил Савелов. – Зинаиде Николаевне угрожает обман, и предварить ее от таковых следует, тогда как по отношению к жене этого негодяя мы ведь только можем одно сделать: констатировать факт обмана, уже совершенного ее предателем мужем.
На этот раз полковник помолчал и, пораздумав спросил:
– Ты упоминал о двух препятствиях: каково же второе?
– А второе, на мой взгляд, заключается в том, что время в подобных случаях вообще дорого и терять его по-пустому ни в каком случае не подобает. Почем мы знаем, чего там успел уже натворить этот ужасный человек?!
– Как знаешь, – сказал полковник, бросая карандаш и вставая из-за стола.
И сразу, чтобы переменить разговор, в котором, повидимому, другого мнения, кроме высказанного, у него быть не могло, он предложил:
– Что же чаю, хочешь?
– Нет, спасибо, – отказался Степан Федорович. – Притом я так устал, что хочется домой, лечь пораньше и привести в порядок все эти мысли мои…
– Как знаешь, – повторил еще раз полковник, дружески пожимая протянутую ему на прощание руку.
Савелов действительно уехал к себе в сильном волнении.
Еще не было поздно. Всего девятый час вечера в начале. Но дорогою уже он принял решение и дома немедленно же приступил к его исполнению. Он взял лист своей лучшей почтовой бумаги, плотной, как пергамент, украшенной действительно художественным вензелем, и написал следующее:
«Милостивая государыня Зинаида Николаевна!
Дело огромной важности, в зависимости с которым, как я слышал, находится вся будущая жизнь Ваша, приняло столь серьезный оборот, что я считаю обязанностью моей совести немедленно же предупредить Вас о предстоящей Вам опасности.
Весь завтрашний день я не выйду из дому, по крайней мере до получения от вас извещения, в котором часу Вам будет угодно меня выслушать.
С чувством самого глубокого уважения и совершеннейшей преданности имею честь быть, милостивая государыня, Вашим покорнейшим слугою.
С. Савелов».
Вложив письмо в столь же изящный конверт и подписав адрес Зинаиды Николаевны Мирковой, Степан Федорович приказал своему слуге доставить его немедленно по назначению.
Признаться, он ждал ответа сейчас же. Он даже слуге своему так и ответил на вопрос: дожидаться ли или нет? – чтобы он сказал, будто бы не знает и барин-де ничего не говорил.
Но человек вернулся с пустыми руками и только доложил:
– Снес-с.
– Что же тебе сказали?
– Ничего не сказали-с.
– Не может быть. Да ты письмо кому отдал? – спросил еще Савелов.
– Ихнему человеку отдал-с, Степан Федорович. Агафону прямо в руки отдал.
– Ну и что же?
– Он спрашивал: ответа, что ли, говорит, будете дожидаться?
– А ты так и ушел?
– Никак нет-с. Говорю: барин мне ничего не сказывал, там увидите, как прикажут Зинаида Николаевна: дожидаться ль мне от них ответу или не нужно.
– Ну а потом?
– Агафон снес письмо туда в комнаты к Зинаиде Николаевне, потом, так немного погодя, вышел ко мне и говорит: можете идти-с.
– Ты и ушел?
– Ушел-с, Степан Федорович, сами изволили приказывать, – оправдывался лакей.
Но оправдания его были излишни: Савелов и сам его ни в чем не обвинял, хотя и был в тревоге. С час прождал он еще ответа и лег наконец: он старался успокоить себя тем, что ответ будет завтра.
XVI. Ответ Мирковой
Но тщетно
